ОПУБЛИКОВАНО В ЖУРНАЛЕ «ХАРЬКОВ — ЧТО, ГДЕ, КОГДА» (2003, №1)
ТЕКСТ ПУБЛИКАЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН РЕДАКЦИЕЙ ЖУРНАЛА «©ОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ»

В ПИОНЕРСКОЙ БЕЛОЙ КОФТОЧКЕ

* * *

Моё счастье состоит

из бумаги разноцветной,

из молчания, из слов,

из дождя и просто ветра,

карт, любимого кота,

из мытья весенних окон,

из часов, минут, когда

знанье пробивает током,

из опущенных ресниц,

из дрожанья рук горячих,

из того, что не скажу

(только это что-то значит),

из стакана молока,

хлеба, боли сумасшедшей,

лестниц тёмного клубка,

из тебя и двух-трёх женщин,

из Донца и старой груши

(помнишь, дождь пережидали?),

из того, что жил-был Пушкин,

из стихов Марины к Але

и к другим, из сигарет,

парочки сорок болтливых,

из просторных зим и лет,

из уменья быть счастливой.

* * *

Моя любовь во мне не помещается.

вот губы треснули и выскочило сердце

наружу — ты его потрогай пальцами,

оно всегда — с тобою, по соседству.

Наверно, это неприятно, мокро, красно

и неприлично. Вот скворец в скворечнике —

ранимость прячет в ящике щелистом

и высоко проносит страсти наконечник.

Щебечет (значит, плачет) сердце птичье.

Любовь — подкидыш, кукушонок — вытеснила всё

из моего гнезда: привычки и приличья.

Детёныш вечности мою печаль сосёт.

* * *

Будни шлёпают сандалями —

звуки комнатного джаза.

Ухвати судьбу за талию,

эту юркую заразу,

в пионерской белой кофточке,

то покорную, то злую.

На помятом рукаве

Гоголь твой портрет рисует.

* * *

Юноши пишут странно.

Девушки пишут тонко.

Ах, как глубоко и тонко

                                          пишут современные девушки!

Коралловым ноготком

                                        слегка раздвигают края раны.

Слегка! И в этом тонкость, читатель!

Чтобы не было скучно,

                                         но чтоб же и не противно!

Дыхание лёгкое-лёгкое... Ленивая аэростатика.

Мурчит и трётся о щиколотки

                                                       приручённый императив.

* * *

Молчим откровенно. Почти внутривенно

(пустой электричкою — в ночь).

Грохочут колёса марши военные.

Окопная вздыбленность почв

готова принять и впитать что угодно:

последние листья и ласточки слёзы.

Крошится кора уходящего года,

бомжи из-под лета тару уносят.

Но будет ещё димедрол снегопада,

густое, пускай непрозрачное счастье

в кипящих лучах городского заката,

в горячей, но бережной времени пасти.

* * *

Каждый август — ярче предыдущего.

Каждый год — короче уходящего.

Лишь бы был хоть кто-нибудь, нас — жду

Лишь бы был хоть кто-то — Настоящий.

Ну, а впрочем, небо под ногами —

самая надёжная основа.

И душа замрёт в оконной раме.

Хоть земля внизу и ждёт улова

тела.

* * *

Кусок кровавого лета

жарит грузин или араб,

попавший в другую часть света.

Или с того — на этот?

Медного мёда тяжкий поток

всё накрывает — прозрачный и смертный —

город, за ухом твоим завиток,

моего терпения метры.

Модная ненависть: острый носок,

дезодорированные пороки...

А я люблю даже крашеных баб,

курящих на солнцепёке

меж двумя электричками,

с клетчатой сумкой

(там пироги и холодное пиво),

и жизнь, не жизнь, а жизнь в кавычках —

постмодернизма стеклянные ошвы.

Когда от отца осталось лишь отчество

и ощущение света.

Всё это нескоро кончится.

Жизнь длинная, как сигарета...

* * *

Со свистом в ушах проносится вечность,

её ошмётки — пух тополиный.

Ну кто там придумал про бесконечность?

Всё умещается в миге едином

или в едином стихотворении.

Всё остальное — лишь повторение.