| ©П · #5 [2003] · Нина Виноградова | |
|
<< | ¶ | >> |
ГРИБЫ И РЫБЫ* * *Воспоминаний я не касаюсь, не трогаю,я ими брезгую. Вот Саломеи замученный танец... Вспомнили? Всё. На этом — отрезали! Или же, скажем, завязали. Что это там на осине колышется? Из детского снега, первоклассного марева вылетает память-лыжница, как положено, в шапочке с красным помпоном, мускулистая, гибкая, здоровая сволочь, длинноногая, быстроглазая — с европейским привкусом Азия. И разрезает лыжнёй обыкновенный покой, пересекает ночь — и вот тебе: полночь и полночь — две штуки! И что с ними прикажете делать? Спать в каком-нибудь уголке тела... * * *Кувшинка — единица тишины,Тогда как слон — вместилище печали. Все кажимости, все детали между собой сопряжены. И в полумесяц профиль твой впечатан. Парча (куда тут денешься?) листвы бликует и глаза мои слепит до слёз. Надежды тоненькая выпь почти сливается с мелодией травы, раскачивает пересохший лепет. Пальто фланелевых туманов ноября, лишь воротник до неба приподнять (а осень каждой сироте — родная хата), и ничего не ждать, не понимать!.. А музыка — как мак дрожит в коробках: бесстыдно-страстная, и в то же время — робкая; уводит, как Сусанин, от людей подальше, но — к тебе (а ты — везде) по краю пропасти прерывистою тропкой. * * *Жизнь, вдрабадан пьяная от слёз.«А вы закусывать не пробовали?» Поздней страсти раненый лось сослепу тычется, как в двери — гроб, ищет укромности — ну, может, жалости. Стыдно: старый, а как маленький. Дни одинаковые, опаловые (на просвет — кровоподтёки алые) катятся из чрева гусыни-ночи, и разбиваются о кафель вокзала. Лето в косую полоску — от ливней, лишь шаровые молнии — даром. Норма, прописанная Беллини, выпивается каждой парой, выдувается каждым ветром. Пышет жаром артерии альт. Жалостливый край света кутается в журавлиную шаль. Волглый суглинок — нервный подтекст, отрытое чернокнижие, опара, нежное тесто мест детских, песня про чижика. * * *Героиня ветхого гербария,героиновая дурь пергамента, тёрен высох, и бессмертник высох, и поля пустынные и карие. Родные и двоюродные, дальние, все вы, кто в иволгах, кто — в горлицах, рябине... И веретёна тополей пирамидальных наматывают скорби паутину. Гримасы облаков, их поцелуи втуне (не то что плотское пролитие дождя). Ты всё простишь себе, лишь узкоглазый дунет с востока ветер, вербы бередя: и несказанность, недосказанность, и двери захлопнутые, стиснутые губы, и памяти гамак, зверюшки, звери и крематория промышленные трубы. * * *Истерика сырой сиреникак сгусток боли на столе (и в неизбежном хрустале). Одиллии мрак и мигрени — из трав придуманный балет. Тальк мелких насекомых. Мёд медлительней густых молитв. Лиловой пеною облит летучей мыши сон-полёт. Хоть май, а Врубеля знобит. Болит букет. Кресты, кресты — шитьё погоста православного. Кипит сирень в холодном пламени. Крест. Значит — двое крепко спаяны. Писать ли дальше: я и ты? * * *Грибы и рыбы засыпают,мгла серым шифером струится и проникает в гланды, пальцы, смягчает живописцев лица. Одутловатая надежда — нежнейший шепоток гуаши. Нас время спрашивает трижды: «Который час?» Никто не скажет. Откуда счёт вести — неясно. Мне хочется — от плеч твоих, где родинок густая россыпь, а между них — телец стоит и жадно пьёт моё молчанье и втаптывает снег в мох. Когда-нибудь найдёт название для нас осенний тихий Бог. * * *Не возжелай вожжей ближнего своего.Довольствуйся своими цепями привычными. Счастья соскоб скреби обеими руками, набивай карманы, сумки, ешь, ешь, не отдавай никому ни крошки. Тебя я всегда узнаю меж всех по отсутствию на душе застёжки. Захлебнись лазурью своих синяков душевных, и кровью ран, когда ад — как палисадник знаком, как георгины в углу двора. Не приставай к Господу со своими просьбами — Он и без тебя устал, и, пока не позвал к себе в гости, приучай повторять уста: Всё, что люблю, всё это — со мною, а кто не со мною — люблю всё равно. |
|
| ©П · #5 [2003] · Нина Виноградова |
|
<< | ¶ | >> |
