ИЗ «РАССКАЗОВ ВИДЕООПЕРАТОРА»

Про пидаров

Как эта группа называлась, я не запомнил. Двое пассажиров из Москвы. Один на флейте лабает и поёт, второй ему на винилах помогает. Стиль непонятный, ребята неадекватные, зато клуб для выступления модный выбрали (как потом понял — центр всякого кича и гавна творческого в нашем городе).

Снять надо было 50 минут, выступление плюс интервью у солиста. Человек, который меня нанял, был в этой теме уже давно. Он и показал мне пидаров...

Они стояли у барной стойки. Кучка, пидаров шесть-семь. С виду обычные, ничего такого, как по телевизору, просто люди, но ощущения от них интересные были.

Шеф меня представил, пару слов сказал. И тут одно желание пролезло в мою голову где-то со спины. Меня потянуло к ним. Я на секунду вылетел из своего тела. Душа была где-то чуть выше правого плеча. Повисела там меньше секунды — и снова в тело. Я стоял и молчал. Один из пидаров заметил, что со мной что-то не так. Он по¬смотрел на меня глазами Морфеуса из «Матрицы». Я стал смешон сам себе. В голове пролетел смех над собственной привычкой записывать траханье баб на камеру, понижать голос, когда говоришь с мужиками. Что-то ушло из под ног. Я потерялся. Начал делать вид, что настраиваю аппаратуру.

Свет на камеру я не брал. Поэтому съёмка была изначально запорота. Москвичи уезжали завтра, и мне было реально похуй.

Пидоры сидели в мягких креслах. Явно богема. Я бегал между ними с камерой. И, ёбаный в рот, — меня тянуло к ним. Ну, не всего целиком, а какую-то женскую часть в моей душе — которая постоянно плачет на «Форест Гампе» и «Зелёной миле». Что делать с этой частью, я не знал, и не знаю сейчас.

Ёбаная часть...

Пишет сейчас мужская, а диктует ей женская...

Блядь...

Искусственное положение «вне игры»

Если в момент передачи мяча нападающий атакующей команды окажется к воротам соперника ближе, чем их защитники, — это положение «вне игры». Атака останавливается. Если защитники одновременно выбегут от своих ворот и нападающий останется «за линией» — это искусственное положение «вне игры»...

Рома Немцов был «последним», а я — «передним» защитником. Он был сантиметров на двадцать ниже, поэтому все навесы в штрафную «отрабатывать» приходилось мне. Дальше обязанности на поле разделялись — ему выставить стенку при штрафных, мне — «ломать» за жёлтую карточку сильно активных нападающих. Я был очень слабым в технике, но делать искусственное «вне игры» у нас с Ромой получалось чётко. За несколько секунд до передачи он негромко говорил — «вышли!», мы делали рывок вперёд, и запыханый форвард, пробежавший полполя к нашим воротам, уже мог отдыхать.

Я всегда был «вторым номером», вторым братом в семье, вторым напарником на многих работах, вторым защитником в команде, судя по последним событиям — вторым парнем у моей девушки. Не всегда худшим, но всегда вторым.

И ещё, это искусственное «вне игры», по-моему я сейчас делаю рывок, жаль, что без Ромы Немцова.

50 гривен в субботу

В пятницу была зарплата. Естественно, в субботу (как и все харьковчане) я готовился ехать на Барабан. Цель миссии и сверхзадача поездки — купить (подешевле) у какого-нибудь немытого вьетнамца летнюю рубашку с поддельным логотипом двух итальянских педиков.

Только собрался тянуть ногу — звонит телефон. Краткий смысл: женщина просит снять на камеру обстановку в квартире, обещает пятьдесят гривен за сорок минут работы. Называет адрес — пять минут от «Барабашово». Немного загадочно, но полтинник есть полтинник...

Запах я почувствовал уже в прихожей. Когда снимал на кухне — начал догадываться, в чём дело. В маленькой комнате все сомнения развеялись, но отступать было поздно.

Пенсионерка умерла ещё зимой. Она не смогла дотянуться до теле¬фона, и поэтому её тело сохло на полу большой комнаты несколько месяцев. Потом соседи «сняли чехлы», увезли старушку и отправили её дочери телеграмму за гривну девяносто.

Зачем полунормальной дочери нужна запись комнаты, я спрашивать не стал. Снял большой кусок волос, прилипший к полу, разлитую жидкость «биологического происхождения», помятые документы, засыпанные протухшей едой, и фотографию Высоцкого в красивой стальной подставке.

Потом дочь решила записать то, что называют «синхроном». На фоне места, где умерла её мама, она долго рассказывала про то, как хитрые юристы хотят отнять у неё квартиру и как подлые милиционеры угрожали ей расправой.

На рынке мне напарили летние штаны и совсем не нужные джинсы с плавками. На рубашку денег не хватило.

Вечером я пил пиво с Джаффаром — маленьким азербайджанцем с большим сердцем. Прощаясь, он пообещал украсть для меня рубашку в супермаркете. Он это умеет, я в нём уверен.

BMW-тройка

За день до этого Кернеса выкрали менты и увезли на допрос в прокуратуру. Сам процесс кражи мы снять не успели. И теперь, спустя день, мы сидели всей съёмочной группой в засаде на одной из крупных трасс Харькова. Была вероятность, что история повторится, теперь уже с мэром города, и тут мы провтыкать не имели права.

Семь часов в старой «BMW-тройке» принесли много впечатлений. Состав съёмочной группы был стандартный:

— водитель, как и все водители, понимающий, как надо жить в стране;

— журналистка, как и все журналистки, — начинающая стерва, студентка последних курсов;

— видеооператор (я), как и все видеооператоры, не наркоман, но любитель на всё посмотреть со стороны;

— охранник, как и все охранники, обожающий свою значимость неудавшийся спортсмен.

Мы, наверное, и не заметили, как сломались все границы. После часов пяти в тесном, четырёхколёсном памятнике бандитам девяно¬стых, мы были похожи на детей. Спали друг на друге, ели пирожки и читали рассказы вслух. Как классно всё-таки там было, просто классно было вместе. Нам откровенно похуй друг на друга сейчас. Ну если, конечно, очень откровенно? Там было очень хорошо.

Мэр города в прокуратуру поехал сам. Через месяц я уволился. Вот и вся история, которая продолжается...

История про жадность

Из техникума домой я ходил с Игорем. Он жил в соседнем рай¬оне и был моим единственным другом в Никополе. Мы всегда ходили пешком, экономя драгоценные пятьдесят копеек каждый день. Было шесть часов вечера, и на трубном заводе заканчивалась смена. Мы шли вдоль забора одного из цехов, иногда встречая уставших работяг с пустыми сумками из-под «тормозков». Обогнув цех, мы увидели велосипед. Он стоял, прислонённый к забору и прикрытый ветками. Тот, кто имел отношение к гигантам металлургии, сразу бы понял, что за забором что-то пиздят. Скорее всего, метров через сто в глубине цеха один или два коренных никопольчанина воровали какой-нибудь кусок меди или алюминия.

Мы, долго не думая, спиздили их велосипед. Проехав на нём метров сто, мы увидели ту же самую картину, но теперь в кустах спрятали свежеспизденный моток толстой проволоки. На багажник велосипеда она не поместилась — пришлось вешать на руль. Ехать не получалось, и мы бежали трусцой, изображая из себя десантников.

Мы укатили украденное уже дважды добро подальше от завода и сели отдохнуть на автобусной остановке. Тут невидимый дух жадно¬сти послал нам третье испытание...

Рядом с остановкой стояла двухколёсная тачка с большой ручкой из нержавейки. Моток проволоки пришлось грузить в тачку, а её крепить к багажнику. Хозяин тачки выскочил из магазина, когда мы были уже далеко. Он от всей души посылал меня и Игоря нахуй и кидал камни в нашу сторону. Мы набирали скорость. За ВДВ!!!

Женщины

Отец показывал меня своим женщинам. Вечером он посадил их в УАЗик и отвёз к реке. Их было две, и с кем из них он спал, я не знал и не знаю сейчас. Мы собрали веток и распалили костер. Отец и женщины пили водку и смотрели на огонь. Я смотрел на них. За ними была река и начинались горы. Было темно, и горы казались ещё больше. Я смотрел на женщин и думал о матери.

С середины неба вылетел метеорит. Он пролетал над вершиной хребта, становясь всё больше и больше. От него отлетали части, и он светился, как большой бенгальский огонь. Пролетев мимо склона, он упал во вторую от реки гору.

Рядом с нами шумела река, и отец продолжал говорить с женщинами, не отрывая взгляд от огня. Они ничего не видели.

Бабушка

Бабушке было лет восемьдесят. Она сидела на своём нижнем плацкарте и ждала отправления. Её привела дочка, расстелила взятую у проводника постель и посадила на неё старушку. От бабушки сильно пахло валерьянкой. Этот запах поднимался на вторую полку, и скрыться от него было невозможно. Бабушка почти ничего не слышала и только смотрела на соседнюю пустую нижнюю полку с, как всегда, нечётным номером.

Прошёл проводник, выгоняя из вагона группу пьяных провожающих. По паре слов в его речи стало понятно, что у него в прошлом не один отмотанный срок. Поезд тронулся.

Бабушка впервые за последние двадцать минут пошевелилась. Она с большим трудом встала с постели и опёрлась на стол, потом посмотрела в окно, за котором вообще ничего не было видно. Она плакала, тихо, почти бесшумно. Слёзы текли на вязаный платок. Она смотрела в окно, и на секунду мне показалось, что её кто-то провожает — парни и девушки из сороковых годов стоят на перроне и машут руками. Картина зависла в моём мозгу на две секунды, а потом я снова увидел, как плачет бабушка. Тут, в долбаном 2008 году. Запах валерьянки почти исчез. Пришла дочка и начала укладывать бабушку в постель. Слёз она не заметила.

На дурке

...Любое сходство с моим дядей — Кондрашевым Константином — считать закономерным.

Костя и Витя были друзьями с первого курса универа. Перед тем, как поступить, Костя успешно возвращал свой гражданский долг родине, вскрывая трупы солдат Советской Армии в Афганистане.

Все пять лет учёбы Костя и Витя прожили в общаге Днепропетровского медунивера. Это было в самом начале «лихих девяностых», и у будущих эскулапов было только три достойных занятия — преферанс, трава-дробь-водка, жареная картошка.

На четвёртом курсе началась психиатрия. В качестве практики всю группу повели на дурку показывать психов. Такого подарка судьбы друзья упускать не хотели и усердно обдолбились качественной «афганкой», предвкушая наступающее орево и тупой гон с живых примеров психических расстройств.

На дурке студентов завели в пустую палату и рассадили буквой «П» вдоль стен. Начали по одному звать психов. Костя и Витя, чтобы не спалиться, сели в разных частях комнаты. Открылась дверь и, как на шарнирах, в палату вошёл Федя — дёрганый тридцатипятилетний шизофреник из Никополя. Витю накрыло так, что слёзы текли на белый халат и он еле сдерживал приступ полноценного конского ржания. Костя включил умного и смотрел в пространство между ним и Федей. Федя, в свою очередь, дёргался, стоя на месте в центре палаты, бубнил что-то под нос, потом замолчал и провёл взглядом по лицам всех заинтригованных студентов. Стояла тишина, только в углу плакал от счастья Витя, и тут шизик выдал фразу всего 1993 года:

— Кругом враги, кругом враги, нельзя никому верить, нельзя никому доверять, кругом враги и только два нормальных человека — Ты и Ты! — Он показал одной рукой на Костю, второй на Витю и замер, изображая дорожный указатель...

Собака Алика

У Алика была лайка. Чёрная с белыми полосами на ногах. Алик был пчеловодом и летом жил в Бабук-Ауле. Пчеловодам разрешали подниматься в Бабук-Аул без пропуска заповедника. Они собирали вкусный и по праву очень дорогой мёд в горах, почти в двух километрах над уровнем моря.

Алик был армянином и, как и все армяне в тех местах, иногда браконьерничал. Впрочем, этим в заповеднике грешили многие.

Между Солох-Аулом, где я родился, и Бабук-Аулом была граница заповедника. Граница — это небольшой шлагбаум и домик около горного ручья. Дорога в Бабук-Аул была просто вырезана в горах. Её строили, а точнее вырезали, пленные турки. Но это было давно и, кроме этой дороги, русско-турецкая война здесь никаких следов не оставила.

Мы жили втроём в том домике. Отец, брат и я.

Отец был лесником. В тот месяц, когда мы приехали к нему из Украины, пришла его очередь дежурить на границе.

Мне ничего не было нужно от жизни, кроме форели. Я мог ловить её днями. Форель клюёт рывками. Она хватает наживку и тянет под камни. Ловить надо без поплавка и так, чтобы тень от тебя и удочки не падала на воду.

В каждой заводи у тебя есть только один шанс. Если форель срывается, то сразу уходит под камни. Момент, когда она вылетает из воды, трепыхаясь и пытаясь сорваться с крючка, запоминается надолго. Форель очень красивая рыба.

Она всю жизнь плывёт против течения и живёт только в чистой воде.

В тот вечер я поймал штук семь и прошёл почти километр вверх по реке. Ноги промокли, руки пахли червяками, в рюкзаке вперемешку с листьями крапивы лежал улов. Я был счастлив. Никого не было вокруг, только утром я видел вдалеке на другом берегу собаку. Она подбежала к реке, попила воды и быстро убежала в лес. Это была лайка...

Через три дня из Бабук-Аула ехали лесники. Они, как всегда, остановили УАЗик около нашего домика и, как всегда на Кавказе, стоя в кругу, разговаривали с отцом. Тема была одна — кто-то охотился за рекой. Лесники слышали выстрелы, но никого найти не могли. Все понимали, что это кто-то свой, и теперь это была тема номер один.

Мне очень хотелось быть с ними. Мне было четырнадцать лет, и я очень хотел быть таким, как они...

Когда они уезжали и по традиции дали отцу буханку хлеба и консервы — я вспомнил, что видел собаку.

Это точно была лайка. И это точно была лайка Алика. В общем, я сдал пчеловода полностью. Лесники долго спорили.

Это была небольшая сенсация, нетрудно было понять, что Алика ждут неприятности...

Чем закончилась история, я не знаю. Через день подошла к концу неделя дежурства, а через три дня мы с братом уехали на Украину.

Отец купил нам в поезд головку сочинского сыра, кефир, хлеб и, как всегда, дал денег, которых у него и так было мало...

Хорошая девочка Лида

Она всегда улыбалась при встрече в коридоре. Когда я заходил в «ньюз-рум», то искал её глазами. Мы только два раза выезжали на новости вдвоём, вернее — ехала она, а я ехал с ней. Она была уверена в себе, — может, из-за красоты, а может, из-за подаренного кем-то бумера «X6». Простые фразы, которыми мы менялись, как ходами E2—E4, давали настроение, чтобы отснять очередного долбоёба-министра. А потом всё оборвалось. Было чувство, что смотря на меня, она доказывает в уме теорему Ферма. Теперь «на министров» я ездил без допинга.

Что произошло, я понял, включив дома телевизор. Она не сменила веру — просто она стала выходить в прямой эфир.

Редакция благодарит Юрия Соломко за помощь в подготовке публикации