ПРЕДЛОЖЕНО К ПУБЛИКАЦИИ В ЖУРНАЛЕ «ХАРЬКОВ — ЧТО, ГДЕ, КОГДА»
ТЕКСТ ПУБЛИКАЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН РЕДАКЦИЕЙ ЖУРНАЛА «©ОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ»

НЕОДНОЗНАЧНОЕ ПРОШЛОЕ
(фрагменты)

Вот и Харьков, вокзал, площадь и ярко-синие трамваи. 29 июля 1947 года. На улицах многолюдно, но ещё достаточно неубранных развалин. Пленные японцы ремонтируют трамвайные пути. Как-то неожиданно для меня половина названий магазинов и учреждений на украинском языке, половина — на русском. Надпись в трамвае под окном: «Не высовуйтесь з викон». Большинство надписей понятны, но не все.

Как-то поймал себя на мысли, что я как бы записываю про себя первые впечатления, и уже не первый раз. Чем чёрт не шутит — может, и опишу когда-нибудь.

Приехали в центр города на площадь Тевелева. Отсюда совсем недалеко до авиационного института. Идём по главной, Сумской улице. Ухожено, улица покрыта брусчаткой. Пока мне нравится. Вот и институт. Без особых хлопот получаем направление в общежитие. Здесь мы разделяемся: я поехал на троллейбусе в общежитие, а Тололо-старший повёз свою сестру устраивать в силикатный институт.

До общежития довольно далеко, несколько остановок на троллейбусе, а потом ещё пешком, да через овраг. Район называется Шатиловка. Пятиэтажное общежитие, быстро устроился и осмотрел своё новое жильё. На этажах в холлах вечерами играют в шахматы, шашки, домино; в полуподвале — танцевальный зал; во дворе — волейбольная площадка.

<...>

Харьков — интернациональный город, и сделал меня таким же. Русских и украинцев в нём примерно поровну; много евреев. Друзья у меня были всех трёх национальностей, как и те, кого я терпеть не мог. И никто не ставил одну нацию выше другой. К сожалению, у нас ещё много людей, которые рассуждают не так.

<...>

Голод кончился, поэтому я заставил себя делать утреннюю гимнастику и подтягивание на перекладине в беседке у хозяйки в саду. Результат за весну не замедлил сказаться: с нуля я дошёл до 12 раз. Развлечений в весенний семестр тоже хватило. Два раза был в опере — «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». Не считая кинотеатров и библиотеки, посетил зоопарк, художественный музей, астрономическую обсерваторию, лекцию харьковского светила по астрономии академика Барабашова. <...>

Харьков имел один крупный недостаток: у города-миллионера не было сколько-нибудь значительного водоёма для летнего отдыха у воды и купания. Отцы города искали выход в создании искусственного водоёма и начали строительство так называемого Комсомольского озера недалеко за окраиной. Широко применялся метод народной стройки. Наш институт, как и все остальные, неоднократно выходил туда на воскресники. Если не ошибаюсь, это было в мае.

А в июне мы сами стали искать место для купания. И, можно сказать, вычислили такой пляжик с песочком. В Харькове протекали целых три речки: Лопань, Харьков и Нетечь, но все они были очень грязные и совершенно непригодные для купания. А может, одна из них до прихода в город и не грязная? — задались мы вопросом. Пошли ко входу Лопани. Это место было как раз недалеко от нашего жилья, на окраине Журавлёвки. Проверили и пришли в восторг. Потом в день каждого экзамена, после его сдачи, ходили туда купаться. И народу там было мало, потому что добраться можно только пешком и далеко.

<...>

Новое институтское общежитие немного не успели доделать, поэтому с частными квартирами не было смысла связываться, и нас временно поселили в огромные залы и аудитории, по 70—80 человек в зал. Жили мы там с месяц; потом, наконец, нас переселили в общежитие — Г-образную пятиэтажку. Рядом стояло такое же общежитие ветеринарного института, и они вместе образовывали двор.

Общежитие было расположено на улице Артёма и углом выходило прямо на старое кладбище, где уже давно не хоронили. Мы сначала побаивались туда ходить, а потом привыкли и гуляли, как по парку, а в мае-июне готовились к зачётам, экзаменам и загорали. Нам везло с похоронной тематикой. Занятия по военному делу у нас проходили неподалёку от окраины города, у недостроенного ещё до войны крематория.

<...>

В Харьков ехал опять с приключениями. Пересадка была в Краснодаре, где сидел сутки из-за отсутствия билетов. Институт встретил большими изменениями. Началась кампания по укрупнению вузов. В наш институт вливались электротехнический, химико-технологический и силикатный институты и образовывался Политехнический институт имени Ленина. В тридцатых годах Харьковский технологический институт с дореволюционным прошлым имел в своём составе все эти институты в виде факультетов. Тогда посчитали, что факультеты созрели, чтобы быть самостоятельными институтами, и раздробили технологический институт. Его преемником стал ХММИ. Теперь он должен был присоединить и объединиться с тремя зрелыми институтами. Возникали некоторые сомнения, но дело было сделано. Директором Харьковского политехнического института стал директор нашего ХММИ, доктор технических наук Михаил Фёдорович Семко.

<...>

Осенью в обиходе появилось слово «стильный» вместо «модный» (или, скорее, «новомодный»), но применялось оно к месту и не к месту. Я злился. Ну, как можно говорить, например, «стильная музыка»? Музыка может быть хорошая и плохая, старинная или новая, модернистская, определений вполне хватает. Потом появилось слово «стиляга».

Музыки было много в нашей жизни: театры, кино, радио, в институте — джаз и собственные самодеятельные пианисты в больших аудиториях во время перерывов; в общежитии у многих были в комнатах радиоприёмники и радиолы, музыка почти не умолкала. Особенно модными были тогда песни Бернеса «Полевая почта», «Через реки, горы и долины», «Человеку — человек» и песни эмигранта Петра Лещенко. Вот, например:

Ночь прошла. Уж не спит Бухарест.

Занимается серое утро...

Вспоминаешь ли ты обо мне,

Дорогая моя, златокудрая?

Звериная тоска слышится в этой песне. Но не успел он вернуться на родину — как и его товарищ по несчастью, Алла Баянова.¹ Не дожил.

<...>

Знания мне пригодились и потом: в Египте, ГДР и Финляндии.

Ну, а тогда в Харькове сессию я закончил впервые без троек. Настроение после неудачи по английскому у меня, наконец, поднялось. Дальше нас разделили на тепловозников и паровозников, потому что нужно было ехать на технологическую практику на разные заводы, Тепловозники, примерно четверть группы, оставались в Харькове на заводе транспортного машиностроения имени Малышева. Паровозники должны были ехать в Ворошиловград на паровозостроительный завод.

Меня причислили к тепловозникам, и мы поехали оформляться на харьковский завод. Прошли отдел кадров, инструктаж в отделе техники безопасности, потом мне говорят, что ваши документы ещё окончательно не проверены, ответ будет через 2—3 дня, мы сообщим в институт на вашу кафедру. Дело в том, что в основном завод делал танки, а не тепловозы — документы проверяли капитально. Через три дня мне и вовсе отказали в выдаче пропуска на завод, якобы по причине запоздалого поступления моих документов. А может, из-за прошлого моего отца, подумалось мне.

<...>

Примерно с конца 1949 года условия нашей жизни стали разительно меняться в лучшую сторону. В магазинах появилось буквально всё. Большой гастроном на Пушкинской недалеко от нашего института — тот, где мы обычно отоваривались, — стал являть собой настоящее изобилие. Ничего подобного я в своей жизни не видел. Бесчисленное количество сортов колбасы, сёмга и осетрина, красная и чёрная икра, консервированные крабы и копчёная рыба, любое мясо и бакалея, россыпи кондитерских изделий, многие из которых я никогда не пробовал. Цены на деликатесы и лакомства были высокие, но не запредельные, так что мы всё постепенно перепробовали.