ПСАЛМОПУНКТ

Пень помалкивал, песнь ворожила

И венком поминальным в рассрочку

Не на жизнь, а на смерть возложила

Пожилую суровую строчку.

Ну и странные насмерть старанья:

Ничего, кроме точек совместных, —

Неусыпные знаки вниманья

Для хранителей их бессловесных.

Я их дрожью ужал запятую,

И державная правда, и ложь их,

Угадавшая точку святую,

Неиного иным не предложит.

Эти звёзды сквозь сон сеновала —

Наяву, и в уме, и в комете

Никогда и нигде не бывало

Ничего, кроме света на свете.

Этот круг тишины всеединый,

Эта вечная высь поимённо

Уделяет божественный иней

Человечьему остову клёна.

Ни развеяться ей, ни успеться,

И послушать бы звонницу стуж ей,

Как восцарствовал плач псалмопевца

Замираньем цевницы пастушьей.

И душою омытой, на страже

У народа, для смертоизбранья

Отворяется сердце, и даже

Это шире ворот мирозданья.

И не рано теперь, и не поздно —

Никогда, — хоть на миг соберись ты:

Осыпается свет пылезвёздный,

Осокорий завет серебристый.

Письменами пернаты, не прочь мы

Путемлечные тратить старанья

На взаимя; созвучным и точным

Называется опыт молчанья.

Духопламенно, несотворимо

Подойдя океану и суше,

Всё ж интимного времени имя

Бесконечно глубинней и глуше.

И отточий порывом пернатым,

Чтоб напрасных имён избежать, я

Как чертог, возмещаю пенатам

Средоточье премирного сжатья.

И лесные уроки, и степи,

И в забвенье бумажном книжонка

Воспевают священную степень

Отщепенца, утёнка, бомжонка.

И пленисты, и каменны губы.

Изначальная жалует школа

Любознаньем, желанным врагу бы,

Золотой голосок ореола.

Во-влеченье не-речью потока —

Криворожски-корчагинской сталью

В безымянном ничтожестве срока

Даже точку никак не поставлю.

В самотожестве бегству любезна,

Чтобы в сердце источье звучало,

Воссияла всевышняя бездна

Воедино конца и начала.

* * *

В проступка образе сквозь роскошь —

На счастье, море и загаре

Ажурная простая брошка,

Не проданная на базаре.

В покуте врозь, по слову Солнца,

Пока что с голоса поверий

Восход с глазницей не сольётся —

Душа похолодала первой.

Тепло любви огнепалимо.

Как тополиную опалу,

Закланье в капле ланолина

Свою оплакивало балю.

До скорой!, зоркая карета, —

И вслед проистеканью с веток

Довлели дереву запрета

Узоры впадин иносветных.

Ночные распродаж рубашки.

Хлеб Колесницей осените,

По лестнице пятиэтажки,

Колосья Снития в зените.

Взирая земли зерновые,

Взыграл кондрашку детский лепет:

Мол, филигранные резные

Изъяны жизнь великолепят,

Как воздаянье и утеха,

И вдовый оберег изгоя

Из дома пользы и успеха

В чертог раздумья и покоя.

Звенит комедия финифти,

Кадмона станцевал тарантул

Из тонких витвин; тьмы, вините

Завет, что сонмы тайн утратил.

— Берите брошку-побирушку! —

Всесемо брошенный смотреть я

На длань любимую игрушку

На грань обратного бессмертья.

* * *

О дом напротив, дом напротив,

Священнодействуй, правь обряд,

Где жизни праведных народов

Из тайных скважин в явь горят!

Миры бесформенны и хмуры;

Всё ж ночь от ночи горячей

Сиянья, взоры, амбразуры

Начальносветочных очей.

Мерцала мгла космичных выслуг

За сказы, символы, азы,

Не причащаемы ко смыслу

В сознанья чистого язык.

Трансцендентальная Порода

Высоких, косвенных висков

Впадала в дальность, чья работа

Радеть о Господе веков.

Бытую, бедствую, исную;

Из помутненья у окна

Ночлежной ямы одесную

Немые знаю имена,

Как пастень внешне-прописную —

Шероховатых тишина

Миров, — их душу всеиную:

В хорошем — хором сведена.

Огнепалимые мгновенья

Пыльцой пикалевою здесь

О процедуре незабвенья

Подушно сказывались взглезь.

Препоручила дух ущерба

Стыду, что нищетою прост,

Сфероуклончивая верба

В добре и зле падучих звёзд.

Жерлом огнепоклонной лавы

Тщедушных вер сухая жердь

Проникновенна внутрь онавы,

Пустынную верая твердь.

Стальное пекло спит, загнёток

Лия астральную росу,

Попискивающих, как слёток

Ночниц древесном на весу.

У персти, подданной костру, нет

Рабов, сторонних и господ —

Их подлинно как связку струнит

Слепых пенатов антипод.

Неразличимые стенанья

Привычных проторей, мольбы

Столь совершенные старанья

Достойны призренной судьбы.

Мне свет призывный, вот, дарован

В тоске ветхозаветных свеч —

Страшней, чем пролежнем дворовым

Разрыв превечный пересечь.

Разлука — родина свиданья:

Раз навсегда, и предо мной

Соседний корпус мирозданья,

Очаг воочью праземной.

* * *

Теперь уж, мгновенные блики разменных монет,

Как образ, в тезаурус возраста взяв, разменяв

Меняющий облик прожиточный минимум лет, —

Забыть эти счёты, прозреть и заметить меня...

Не сник я, твой Лот, от насмешек, стенаний, свобод

Степного Содома — как смеет несносный хамсин!..

Останусь проснуться, воскреснуть — не столпотворенье, исход,

О Ева, Елена, спадёт пелена, и алмазом сверкнёт,

И пастень Вавилоэона падёт насовсем...

И всем своим видом, что сердце разбил мне — да сплыл

На случай лучей, на не ближний и набожный свет,

Прихлынуть, и тихим сияньем, в старательный северный ил

От Чермного моря до Красного дна изливая свой пыл,

Блеснуть состраданьем, — Елена, прекраснее нет:

Ну что тебе стоит!? Какая стоит тишина,

Деньки золотые... не деньги, а дети погонь

Пространных осенних... нашепчут, напомнят, и на

Протяжных перстах затрепещет священный огонь.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА

Баллада

Плоймя в завесах венчало овальные,

Словно чело, небеса

Пламя пречистой свечи поминальные

Двадцать четыре часа.

Своды приземисты. Козлик у Лейзера,

Шамеса, стигмой клеймён.

Ждёт синагога со скрипочкой клейзмеров,

Молится копоть времён.

Тонут в притворе шандалы субботние,

Тьмы фолианты неймут.

В коле амвона сидят ешиботники,

Тихо читают Талмуд.

Чёрные скамьи и ёмкие проблески

Смысла таинственных искр,

Коим заклятывал цадик чернобыльский

Жуть гайдамацких сокир.

Риза позёмки к зерну прикасается.

К сонмов древесному сну

Сизая прядь утонувшей красавицы

Тянет отца седину.

Полозом скрипнет по зимнику скорому

Тучных пудов семерик:

Нужно ко сроку заказывать скорбному

Мужний прочесть патерик.

Сердцу верны, мудрецы бородатые

Миром вершат чудеса.

Радости тихой скорбят завсегдатаи —

Двадцать четыре часа.

Ждёт Колесница на Царствие избранных,

Солнцем целованных букв.

Смилуйся, Г-споди!, странствует изгнанных

Дух смертоносный, Дибук.

Высь в непокрытую голову спёртого

Воздуха свёрстана вниз:

— Радость печальная, жизнь моя мёртвая,

Серденько, любый, вернись!..

Тише, он спит, этой заметью, сам того

Не замечая, воспет.

Завтра черту преступившая в тьмарево

Вступит — свидетелей нет.

Рви же заклятье, невеста, и замертво

Падай, и за очи свет.

Скорбные перлы в молитвах схоронены.

В мёртвых сквозь Тору взросли —

Радуйся, Г-споди! — первенцы родины,

Силы прекрасной земли.

Мова эдемовой ветки оливковой —

Садик: царевна-игра

Дарит цветы: на местечке великого

Цадика — космос, дыра.

Хана на кухне. Оборку передника

Трогает кошка. Ну вот

Сальная тает свеча, проповедника —

В тайне всевышних сфирот —

В сумрак рассеянья песнь-милосердинка

Вводит миров хоровод.

Так хоть пройдёт тоскованье посредника,

Только Мошиах придёт!