* * *

Пора за трупом присмотреть.

Но жизнь по тропам корчит смежности.

Недвижен — ожидает смерть —

Гражданский нож при свете нежности.

Сырые дровни сатаны

Винят по снегу без посредника

Единокровье седины

В суровой влаге собеседника.

Двусветной лепоты удел

Наследует полёты исполу

Вздвоённых исподволь людей,

Чья исповедь посильна идолу.

Вручила имя мгла олив,

Что пламенем взмывает заново,

Кто неумолчно молчалив

Прямою речью несказанного:

Твой лик ту тень, на нет идя,

Облёк пожизненной разлукою.

Моё любимое дитя

Глубокой болью полюлюкаю.

* * *

Посмотришь на себя сквозь пальцы: больно

Ты серпомолот, выкрест кочерёг!

Родимою зовётся воин: вольно!,

Подвальный и подпольный вечерок.

До звёздочки, провозглашая школу

На возраст позвоночника, насквозь

Воздушную и водную гомолу

Пронзила… ой!.. до звёзд земная ось.

Как сын, сквозь матерь-землю с полюсами

Проваливай экзамен, стыд и срам,

К устало погребённым небесами,

Ещё до падшей звёздочки, стопам.

Тебе, престольной тени одесную,

Чей свет уместен именно внизу,

Несу неосязаемо-сквозную,

Иному очевидную слезу.

* * *

Положена мера, и вся недолга.

Височная впадина лета, зимы ли

Впадает в кромешное время, когда

Движенье безвыходно зиждется в мысли.

Всесильный управил великой тщетой.

На малую славу рассчитывал тренер.

Себя принимают на счёт лицевой

Миры, сотворённые тенью и треньем.

Окольным путём ко всегда-бытию

Тесней сновпаденью не вспомнил виска я,

В чей толк тоскователи тон задают,

На лоно земли ни зари не спуская.

Подобье Начальное — я как никто, —

И нет никого, чтоб не быть поднадзорным,

Нахлебником Солнца, позорный виток

Земли, наобум называемый зомби.

Детина, продлённого дня недолёт,

Святых повелений прямой обладатель..,

Однако… мгновенное благо даёт

Не явленный оку, иной наблюдатель.

Где гицели душу сжигают живьём,

Воздушно пестрят, протестуя, синицы;

Я рад кольцевым светозарным жнивьём

За вечерю ядерной зрелой зеницы.

За давностью тысяч застыть журавлём;

Клянусь, что со скрипом не взныло колено

И вождь, оживлённый бодряк, за рулём

На исполосованной смертью Вселенной.

О сердце, тоской истекающий тук,

Тупик, целевому простительный тлену:

Куда-то, по мере четвёртой покут,

В-шестую, под небо умерших подену?

И даже не якнет бедняжечка мать;

И сын, онеявленный напропалую,

Невольные отчие слёзы унять

Обнимет его головёнку нагую.

Озимая память о впадине лет,

И тысячной славой сочтутся десятки

На заповедь «есмь» проливающих свет

Сейчасной вины и кленовой сетчатки.

* * *

Под мостом, чья твердь немая разнимает водоём

Воинств семо и овамо, в зимнем времени семья

Диких уток не замёрзнет ни на смерть, где выдаём

Мы за мир, как за шумиху, тихий ужас бытия.

Тянут время, твердь разводят, тунеядят вертокруть

Виртуозы па утиных; паутинник тешит, нем,

Но ничто ему не стоит имя тайное сболтнуть,

А ничто лишь мнимосуще настоящей тишине.

Жив, и мёртв, и днём, и ночью обеляет от стыда

Наше место искрой Божьей караульный снег Суда,

Ненаглядные утята, балетмейстер хоть сюда

Я от праотцева свода до утоптанного льда.

Пузотрясов завидущих хвать за хвост, и поделом,

Мост прошедших и пройдущих, и срединных напролом

Сводит к искренней свидине; две зеницы не одни,

Устремлённые к стремнине толкотни и крякотни.

То и капнуло во зло нам, что в добро перетекло,

Векомольным небосклоном нацарапнуло чело.

До звезды словарь исчислим, с плеч спадёт перепело.

Храм крамольно-коромыслен, крио-клио на табло.

Кражей кряжистой оливы оперённое стебло.

Люди-люди, вам стыдливо, ути-ути, нам тепло.

* * *

Игла визгливо соскользнула

В нуль изглаженной пластинки

Голос отчего подростка отзвучал

Сквозь угол школьного прогула

В люди выскочки пылинки

Плачут сослепу вдоль лунного луча

Заподлицо губной минуте

Скорбной скобкою ресницы

По-за бровку сизокровный миг проник

Впрок покаянный при покуте

Мгла скоробила страницы

Милый мельком цель околицы дневник

И было воз трофеев отчих

Гобелен семья оленья

Свод осенний строф кленовых кружева

Псалмоплетеньем вечных точек

Память певчего ученья

В кожуре колец сиянных чуть жива

Печаль покой и орошенье

Упорядочили сушу

Ограничил речь гераневый горшок

Всей ширью искросокрушений

Сводный хор исправил душу

Горе первое Всё будет Хорошо

* * *

Реестром тверди принятый на веру

Пещерник добровещий и невольный,

А время — веер, и набрёл таверну

Свидетель Южной Африки футбольной..:

Смешать мороженое, пиво, пиццу —

Честь смолоду, в себе не виноваты..,

Игра.., к экрану посадив тупицу

Спиной как светоч пышносладкой ваты,

Куски небрежно кинула растрата;

Сыграл в противоход старик болезный —

Позволил христаради ресторатор

Пеле белявок в кимоно полезней.

Мой тёмный Том, я бел, тебе под сорок.

Плато бесплатно. Мяч, мечтатель матча,

Буцает лунатичный пацанёнок

О стену Храма-мирозданья-плача.

На снедь сполохам стадион рокочет,

Ревут стадам сплошных времён трубленья,

Реченья рвань-травы, рывком и корчей

По-африкански жертву очищенья.

Финал избавлен. Тяжкая истома.

Болезнь морскую ностальгия суши

К столу пустому сумерками дома

Замкнёт на смерть ресницы, губы, уши.

Пускай-те в забытьи, да не в обиде, —

Устам чел-пана мало ли пророка? —

Врата молитвы ни забить, ни выбить,

Пинать гомолу гулко и жестоко.

По голу вопль, в сознанье звонкий бивень

Приснись неукоснительному году,

Тогда бы сбился с ног сезонный ливень:

Подарок упорядочил свободу.

Судья был Бог, добром верша по кругу

Начала бесконечно-игровые,

И прав изгой за детство, сердце, руку

В подтёках красоты, как те, впервые.

Так мячик подорожный прибивала

К сиротскому и вдовьему порожку

Гематрия помчанья и привала

Всерьёз, как погремушка понарошку.

* * *

Что это было, что пером впервые прядало:

До слова душенька, пушинка до упада?..

Подобно рындалу, тло неба землю прятало,

По свету дней семи ступала ниц лампада.

Ещё мезгой глубин не блещут перлы наглые..,

Но темени луна пророчила сорочку,

В стремительном строю воинствовали ангелы,

И цель воистину витийствовала точку.

И кроветочие, и письменность семейная —

Глянь мельком, материк, на камешки морские:

Седмицею на нет колена гнёт вселенная —

Всесильного огня иллюзии людские.

* * *

Камерных кромешных ритмов

Прядево дверное, рып

Проговаривай, твой мир тво-

Ря бескровно до поры.

Морок, полон оборота,

В грудь рядила отродясь

Полоротая аорта,

Бородой отгородясь.

Слов нет-нету, и большая

Тень, что посолонь рекли;

Исполнитель послушанья

Нёс народу первый лик.

Телом с тучу, сонм летучий:

Вяжем речи, ружи вьём, —

Целиной отчизне учит

Облекаемых живьём.

В поиск впискивали мыши

Камерный кромешный ритм

Торных лаборантов: мы ше-

Пнём венозный лабиринт.

Жар печища, шарь беспечность —

Груб энигме хлеб халвы,

Ничевеющая вечность

Многоточий кочевых.

Шорох камеры кромешной

Заслужил тупую боль

Об умершей — онемевший

Первоимени отбой.

* * *

Окунались в омут пресный,

Как припев, перстами прясла

Песни огненной небесной,

И вода не испарялась.

Свиток чёрного писанья

Сердце тварное в пустыне

Прочил в прах на воспитанье

Первохрамовой святыне.

Водворяли три деборы,

Чередили и шугали,

Днём оранжевые робы

И бездомные шагали

Жизнь, вменённую явленьям

Путемлечной тьмы проточной,

Изманежил избавленьем

Тучи вечной свет заочный.

Иже львы в покое, живы

Пакивышние сниженья

Озерцами из оливы —

Зорепады всесожженья —

Различала до зачина

Каждый знак подкожной дрожи

Огнепалая отчизна,

Чьё ничто всего дороже.