МЕТЕОСВОДКА: АВГУСТ

* * *

Городок назывался Нижний Ярыхин.

Сбился за стёклами. Зима блистала.

Жизнь у разбитого паслась корыта,

У раскуроченного пьедестала.

Шагнула с поезда, как в ухо дунула, —

Что есть слова как не тёплый воздух?

C виском сходящийся прежде дула,

Леском струящийся прежде голого

Следствия (горнего) отторжения —

От ностальгии, от паранойи...

Кругом, насколько хватило зрения,

Носилось тонкое и немое.

* * *

Дрожание тем подноготных,

                   шмелей золотых

На линиях нотных, вольготных,

                    на долях шестых,

Томящих сурово и зябко —

                    от улицы вверх

Срывается вловкую шапка,

                    течёт фейерверк.

И те, предстоящие снизу:

                    за, передо мной,

Лишь птичьими спинами сизы

                    в грязи площадной.

Чуть, тонкими нитями, целы —

                    и держатся врозь,

Как души у водораздела,

                    где ждать довелось.

* * *

Славе

Ехали на «Пальмире», пугали рыбу —

Оторваться от города, там недолго.

А языком ворочали глыбы, голыши, осколки:

Тело — рыжее озеро, чувство долга

Направляет ржавую молвь к рассвету,

Складками обозначившись, старит кожу.

Только-то и того, что слышали эту...

Тихую... Ничего другого.

И всё же, всё же!

О любви

Сбился: вот поток

В семь потов (на восток

Поезд) —

Бог, человек без черт,

Большее положил в конверт.

Так и

Горбится горизонт...

И: не поднять ли зонт,

То есть

Не осушить ли глаз,

Не отменить ли раз

Знаки?

                   — Знал слова. А слова к роману

                   Двигались... (Может, стану

                   Нем?) — Кардамон, корица

                   Очищают запахи у причала. —

                   Девочка, девочка, начни сначала.

                   Подними ресницы.

* * *

Благодарю за сон,

Где слитным взмахом

Деревьев, рукавов речных, завидных городу,

Мы стали заодно.

Ни бывшее, ни будущее, ни

Простое настоящее (не все значенья — разгадать,

Не всё — значенья).

Мы были так понятны, словно мысль

Входила в мысль, и опыт в опыт:

Усилий, перебежек, неудач.

Мы были так верны тому, что свыше

О нас подумали (не все значенья —

Для спящих, есть для тех, кто лепит сны.

И в нас они нуждались)...

Вот солнце: плоское. Вот горизонт:

Не стронулся с насиженного места.

Но шире кажется, а смысл точней.

Благодарю: не рай.

Мне лежбища теней

Не нужно (все значенья — чтобы оспаривать).

Я видела, как ты идёшь к себе.

Как теплишься на расстояньи жеста.

* * *

Браво же, сон. Никуда не деться

Данности — поспешит искать

Ближнее сердце в районе сердца

(И ошибается! И опять

Выпустит.) Разве бывали рядом?

В вафельной кухне вдыхали газ...

Всем звукорядом, как туш — в рояле,

Желтофиоли нуждались в нас,

Заспанных. Вот по какому праву

Мышца, запавшая за рубеж,

Не проговаривается сразу.

А выговаривается. Без.

Те же, душа и старение

Вот теперь и подумаешь, право, что

                   дело не в те-

И не в теме, душа моя, ленточка, дело в тебе.

Громоздящейся нежно и ровно в саду величин.

Для страниц с родословной мужчин

Отделяющей узкое место. Вот спорый язык

Между старыми скалами движется. Движет кадык,

Но подчас уязвлён. Но почти равномерно погас.

Не печалься, душа моя, лодочка, это о нас —

Не о тех, для кого. Не о тех, за кого и к кому.

Кость пленяется кротостью. Краткость снисходит к уму.

И опять наважденье дословно вело б наобум.

                   Но

                   в тебе

Растворяется шум.

* * *

В високосный год горит височная кость —

О том, что избыток солнца, зима длиннее

На февральский наст зияющий, на вопрос

Что за нею?

За ней — по виду новая Кострома —

Ритуальная часть сознания: перевалы,

Букварные сумерки. Чтобы дойти ума,

Тело распаляется небывало.

Солярным знаком выгнется этот день,

Сама снаружи — и говорить не в силах.

Поддавшись общему бедствию, между стен

Испепеляется, так и не научив их

Сущему слову. Старится Робинзон,

Ищет наследников, хочет пойти на ласку.

Но вот же дивная местность: асфальт, вазон —

Ничто не напоминает его Аляску.

Метеосводка: август

1

08.08.2008

В великой низости души...

Цветаева

Пока выводят на поверку

И проверяют на поверхность

(Шероховата, как ни ставь) —

Душа оправдывает вплавь

Своё предначертанье. Просто

Рим ей привиделся. И он-то

Кровавит плечи, плющит лоб...

Она оправдывает, чтоб

С теченьем нефти, сходом гнили —

Лавиной! — гладко хоронили.

Чтоб мягким выстлали помост.

Пока шероховатость звёзд!

2

Всё это, Господи, только повод,

Чтобы услышать Тебя. Как овод,

Правда: кружит, жужжит

Впереди себя, награждая язвой,

Спесью в печени. И последней, явной

Праздностью. На меже

Карандашной время штрихов и точек.

С возрастом Ты исправляешь почерк —

Вот и лежат в столе

Белые (хризантемы? к терниям!)

Стопки бумажные. Только перья

На лобовом стекле.

3

Смрад истории. Приходи, владей:

Здесь писал иконы Рублёв Андрей.

Каждый новый день говорит: «Я краше,

Почти не палач и почти не страшен», —

И глаза у него затянуты серой

Непрозрачной... верой.

Напоминание: кости людей, животных —

Все съедаемы. Потому бесплотных

Проще посылает Отец навстречу.

Сказался видимым, был замечен —

Ещё и пальцами тычут рьяно:

«Коротка ли рана?»

За этим пастбищем смотришь: что же

Такое совесть? НЕ осторожность.

Глаз усомнившийся — явный повод,

Совесть за то, чтоб попасть под молот

Не прибедняясь. Захочешь — скажешь.

(«И на хлеб её не намажешь,

Правду!»)...

Я не ты, история, я не жупел,

Которым пугают в начальных средних.

Перед кирзой твоей стою разутой

Без ставки: нации, поправки: денег.

Застанешь — завтра проснусь единственно,

Чтобы расслышать твои зенитки.

Но мне плевать на твою воинственность:

Стало быть, там, где Фуко и Шнитке,

Буду отказывать тебе в сознании,

Хоть ты вещественна, хоть ты вальяжна.

Быть правдой — выправить билет в изгнание.

Мне стыдно, история.

Мне не страшно.

4

Земную жизнь пройдя до полузабытья,

Настольным ужасом питаясь

(Никто не побуждает жить, но я

Ещё ребячески пытаюсь), —

Подумаешь: как дорого стоять

На воздухе, всего немного с краю...

(Никто не понуждает длить, но я

Отчаянно не умираю,

Отчаянно. Отчизну холодя

С её не в меру пылким телом.)

Под голосом одним — земную жизнь пройдя,

Стократ отождествляясь с целым.

* * *

Вот звуки голубей, часов,

Вот я, на большее готова,

Вот, начиная с полшестого,

Соединенье голосов.

Фонарь собой утяжелён,

Офорт божественно замирен —

В нём очевидный смысл замылен.

Вот восемь. Тянется паслён

К стеклу — и я встаю на свет.

Нет, девять: главное детали.

А дальше столько будет стали

Из труб подветренных в ответ.

* * *

Время

бьёт себя по рукам.

Начинается

ледоход на реке Медянке.

Между городом

и другим

напряжение сил.

Так

отделённое от лекал

тело — лётчика на гражданке —

лепит (иже, еси)

нежность,

собороподобность. Перво-

слух

истончается до золотого среза,

землю

клюют усы.

Где этот ангелоплечий деспот,

змей-воздыхатель

с глазами Цеза-

ря в остальные часы?

В остальные часы

он спит.

На веранде

пыль и моль затевают танец,

дети шалят в кустах —

и никого не находят. Разве

мнился

разноголосой банде

Бог? Пустота густа.

Гость! Положи себя под подушку,

не сходи

с мелового круга,

не забывай, как звать

первую канарейку-подружку,

громовержца-

пьянчугу,

вдохновенную мать —

смертны. И подражать негоже.

От тебя

зависит наутро

сводка

прошедших битв,

оставайся в живых — как будто

говорящим о нас —

и всё же

о тебе говорит

то,

что выше заговорённых

тем. Во времени не рождённый,

вылепи

свой секрет:

реку Медянку, лёд, водокачку

город-свод

и его собачку.

В Тело Вошедший Свет!