* * *

Мы с тобою проверили,

Как умеет вода делаться водкою,

Или водка — водою:

Ни на глаз, ни на вкус не отличу её.

Никакого условия

Не поставишь слезе, зря испаряется,

А немного старанья —

И была бы — алмаз, радость родителям!

Видит каждая бандерша,

Видит каждый осёл, каждая пиния,

Как в тебя, добровольца,

Тычет искренний перст тайного умысла.

Молодец, говорят они.

Бойся не угодить, бойся и угодить.

Мы и сами не знаем,

Что прикажет тебе голос подмышкою.

* * *

На древенчатые стены набегает виноград.

Как загар, на руки-ноги тень ложится и лежит.

Безобразие томило, а теперь порадует!

Где ничто не потревожит, никому не повредив?

Есть ли место для насеста, нет такого, не ищи,

Спрятать панцирь черепахи, клюв вороний, львиный зев,

Яд змеиный соловьиный, голос оглушающий,

Уморительные ручки, маленькие щупальца

Были войлоком накрыты, и не высовывайся,

Лежи смирно, вот увидели, танцы прервались,

Скоро пойдут по домам обходом, дыши потише,

Кажется, обошлось, с чердака знаю созвездия,

В дальнейшем — ущелья тёмные, мшистые пещеры,

Рудники, разбойничьи норы, скрытые тайники,

И высоко в горах ледники невероятные.

Знаю, как рот крестьянки бубликом складывает

О, Знаю холод, ползком пробирающийся по хвосту,

Зажигается свет, и с криком роняют фонарик.

Подхожу, разглядываю, и вот, он мёртв и камень.

Никогда, ни с кем не удается познакомиться.

Никогда, ни с кем, ни разу не смогла договорить.

Лапы, очи, руки-крылья, вся-длина освещена.

Полдень дня, закрыта книга, продолжаю наизусть,

Можешь ли ты удою вытащить левиафана?

* * *

Голубей, чем кафель туалетный.

Спящих рукомойников белее.

Дольше неразмотанных рулонов.

Тише умывающей воды

По гостиничному коридору

Утром путь к пустующим бассейнам,

В быстрых лифтах, в ласковом свеченье,

В санитарных строгих рукавах.

Это что-то мне напоминает?

Это что-то мне — напоминает!

Никого, и как в воздушном шаре,

И — едва полметра от земли.

* * *

Погодишь, как изменится погода.

Постоишь на стоянке пароходной.

Поглядишь, как раскрашенные башни

Кремль стирает у каменного моста,

Поглядишь, как по кругу ипподрома

Рысаки раскатали таратайки,

Выпьешь чаю, шипеньем отгоняя

Воробья от миндального печенья,

Сунешь руку в гадальный автоматик,

И вернётся она неповреждённой.

Хватит, что ли, для тяжкого смущенья,

Разделённого всеми потрохами:

Непрерывные намёки на нечто

Ничем решительно не кончаются.

* * *

Я первое, второе, четвёртое,

Сидевшие судачить у форточки, —

Почто застыли? Чем смутились?

Зачем к зубам кулаки прижали?

Как обезьянок и питекантропа,

Расставлю вас гуськом, демонстрируя

Секрет происхожденья вида,

Который с честью ношу по дому

И стягиваю тесною курточкой

На пароходе, на самолёте ли,

Как только розовой блохою

Вся припадаю к телу стихии,

Волной воздушной, водной пучиною

Приподнимаема и качаема,

Как в мокрый поручень, вцепившись

В одну несмысленную нефразу:

На верхней ослепительной палубе,

На ослепительной верхней палубе,

На верхней палубе слепящей

Крашеный пол и полярный холод!

* * *

Что с того, что скорый почерк полинял,

И что в далёком северном походе?

Однажды на дачу приходит письмо,

И никто не возражает почтарке.

Флоксы пахли на садовой дорожке,

Как умели, как только флоксы могут.

Страшен лицом, схватился за перила,

Охнул, сел и принесли валокордин.

Отказываюсь поддержать разговор.

И намагниченным участком сердца

Перебираю чёрные сухари

Под матрасом, компас и атлас мира.

Безрассудным обещаниям верь!

И, как льдины трогаются по весне,

Третья экспедиция, встав на полюс,

Позволяет себе мысли о родных.

* * *

Кто тот юноша был, Пирра, признайся мне!

Не ответишь? Молчишь? Вылупив глупые

Голубые гляделки,

В сучке-сумочке роешься?

Не томи, расскажи, что обещал тебе

Или не обещал, что показал тебе

Или не показал он...

Ничего не показывал?

Знаешь, кто это был, ты, деревенщина?

Это бог, это бог, сам, на каникулах!

Нынче локти кусаешь —

Будешь биться о стены ты,

Что могла бы сейчас вольной кобылкою,

Лавром, метромостом, ушлою ласточкой

Сочинять мемуары...

Назови «О Божественном».

Им никак не надеть смертного облика,

Не испортив его петли и вытачки.

Так и шастают: пьющий,

Нищий или хромающий.

Успевай поспевать, дело нехитрое,

И тебе повезёт; год отработала —

И впадаешь рекою

В сине-море Каспийское.

* * *

Лётною погода назначена.

Глубина небес исключительна.

Встав на стул, закручивает лампочку

Молодой, отставной, в блеске голенищ.

Как фонтан, всю ночь, без истории,

Музыка играла садовая.

Жизнь в дверях, уже неудержимая:

Молодеть, провожать, замуж, комсомол.

Холода, война не объявлена.

Поезда в Москву, ожидание,

По родной-земле-дальневосточное,

Сын и дочь, день и ночь, офицерский френч,

Присоединение Австрии,

Черноморский флот у Крылатского,

В жаркий час, в деревне подберёзовой

Быстрый сон у воды, но не подождать.

Бабушка скажи мне и дедушка —

Почему

* * *

Переводим дух, пробуем снова —

Ребёнок, дерево или книга,

На любой вопрос найдётся ответ,

Попроси — и сразу разрешают.

Вот что ещё хотела бы сказать,

Прежде чем созвучия захлестнут

(Крупные волны ликованья,

Любое слово находит брата):

Пролёткою на красных колёсах,

Прошу считать эту строчку красной,

Ради неё написаны прочи,

Пролёткою на красных колёсах

Мы возвращаемся, возвращаем-

-ся и опять-не-пере-вернёмся.

* * *

Многодневны наземные переходы.

Долог путь, но воодушевляет одно:

Даже молодые ещё ясно помнят

Наше движенье в воздушном коридоре.

Это было так: направо и налево

Две отполированы водные стены —

Высоко и отвесно, как горизонты.

И беззвучно настигает нас конница.

ЕЩЁ

1. (ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В ПОЕЗДЕ)

Так ехала, и всякий раз удивительно,

Что занавеска держится, как безумная,

Как самоубийца, последней слабой рукой,

И все-таки, бац, влетает в окно вагона.

Ни одна из трёх соседок не смотрит в глаза,

Как будто ночью приходили понятые,

Включали свет и перекладывали вещи.

А может, им настучали в окно снаружи,

Поясняя, что, когда я проснусь в рукаве

Собственного смирения и молвлю здрасте,

Это будет не я, а пожилой рабочий

Со звенящим от лёгкости чемоданом.

Как я встречала день рождения в поезде?

Как часовой, проспавший минуту подвига.

И всё-таки это был замечательный сон,

Который ещё увидим под трибуналом.

2. (НОВЫЙ ГОД В СТАМБУЛЕ)

От моря говорят фейерверками,

Земными отвечают салютами,

И дождик по губам коньячным

Бежит свободно, как обещанье.

В дыму передвигаются рыбные

И чайные подносы; а яблоком

Ударит в грудь безличный облик, —

Так, значит, завтра на том же месте.

Загаженным, бухим, раскулаченным

Сырей автомобилем без номера,

Но год пройдет, и вот вернётся

Любовь, и схеме научит новой:

— И этот вариант не подействовал?

И снова, обмирая от бедности,

В увечном зеркале увидишь

Привычный горб над привычным горем?

Тогда судье подай ты прошение,

Пакет об изменении участи —

Чем пожелаешь, чем захочешь,

Официально назначен будешь!

И всем официанткам на выданье,

Всем мальчикам — ковровым приказчикам —

Придётся знать твой новый статус,

Печатью круглою укреплённый.

(Прости, не успеваем увидеться,

Мой пароход отчалит до вечера,

Что было денег — под подушкой,

Счастливый путь или оставаться!)

— Ещё не умолкай, моя милая.

Обычными дурачь меня сказками.

Ах, обмануть меня нетрудно,

С такой готовностью я обманут.

3. (ПОЛЧАСА ПЕШКОМ)

Как когда в ныряющем стекле

Показался самый первый глетчер,

Весь-автобус, как на амбразурах,

У окна, и дышим полуртом,

И показывают, показывают,

То справа, то слева, то снова,

Неутомимую белизну.

И стыдно, но слёзы просыпались,

Так пешком, восстанавливая дыхание,

Постепенно выпрямляясь и спеша,

Открываю незапамятные форточки,

Выметаю невидимую пыль.

Встанешь во тьме, как вечером на даче,

Слушаешь время, слушаешь кровь.

И всё, что было, только о-е-а-е,

Книжка-раскраска, ну и что.

Крутится-вертится шар голубой,

Крутится-вертится над головой,

Крутится-вертится, хочет упасть,

Не умолкай, не умолкаю.