©П · #5 [2003] · Андрей Краснящих  
 
Литеросфера <<     >>  
 

ФОРМУЛА ХОЙ ПОЛЛОЙ

ГАГАРИНСКИЙ БЕСНОВАТЫЙ

АКТ ПЕРВЫЙ

Кабинет для допросов.

У Него на голове что-то вроде повязки, нет одного глаза. Одежда — рваные шорты без карманов. Сидит на привинченной к полу табуретке. Возможно, неровная борода. Или ровная. Она — красива, элегантна, молода и так далее, всё — в высшей степени. Сидит за столом, в руках — карандаш, на столе — его ДЕЛО.

Она говорит вслух, Он — мысленно.


Она: Меня зовут Светлана Константиновна. Я буду заниматься вашим делом.

Он: Ля-ля-ля, ля буду помнить только эти дни с тобой. Со мной. С тобой и бэз тэбя. Когда пора настанет. Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит, идут за днями дни, и каждый день уносит частичку быти-Я. Быт и я. Аз и я. Биб ли я? Не биб, конечно, давно не биб уж, но стремлюсь и потому тебе молюсь, тому неведомому богу, что прошлой ночью... Давно не биб уж, но стремлюсь, и потому тебе...

Она: Вы находитесь под следствием полгода. За это время вы не сказали ни слова.

Он: Сине-кура. Цып-цып-цып. Гули-гули. И как мы, вы мыли, и как вы, мы выли. Страшный-страшный камчадал, грозный-грозный Хейердал. Хейердал и Хейервзял. Сегодня — на пары, а завтра — на на...

Она: Ваш следователь Криворучко ушёл в отпуск. Вы можете на него пожаловаться, если он вас бил.

Он: И днём и ночью кот учёный всё ходит поц и пи кругом. И днём и ночью поц учёный всё хо. Я помню чудное виденье, как мимолётное мгновенье, как достоевское везенье и жизни вялой как борзенье, как наше общее хотенье в минуты яростного бденья, меня увидеть каждый рад, шепча мне в ухо: «Этот зад, который распухал, как груша, и в три прыжка стал ещё лучше, в то вре...»

Она: Полгода вы изображаете сумасшедшего, но тесты на алиенацию не прошли. Вы лживый аутист. Лично я вам не верю.


«Аутист» Она произносит как «артист», так что невозможно понять, что Она имеет в виду.


Он: Трам-тарарам и бухты-барахты. Ширли-мырли. Всё окей. Убийцы Великаго Живаго. Живаго умер. Да здра. Всё тот же здравствует, кто ест, кто перец съест в один присест, кто стелет на лужку полянку, кто на полянке роет ямку и зарывает обезьянку, в то время как совсем другой, что был не мной и не тобой, а просто шар наш голубой, добился встречи под лу.

Она: Следствию нужно от вас одно: скажите, куда вы дели сто тысяч долларов, которыми путём вымогательства завладели у гражданина Иордании, и вас отпустят домой. Кстати, где вы живёте? (Пауза) Но, знаете, мне даже не нужны ваши, простите, гражданина Иордании, сто тысяч долларов — об этом вы расскажете Криворучко, разумеется, когда он придёт из отпуска, а это будет ой как не скоро. Меня больше интересует, почему вы всё время молчите. Кого вы укрываете своим молчанием?


Надо у зрителя создавать ощущение досады каждый раз, когда Она своими вопросами сбивает Его с мысли и не даёт договорить.


Он: Если б ты знала, если б ты знала, как скучают руки по бокалу, есть одна у водчика мечта — съесть кота, съесть кота. Знание — сила, знание — вещь, кто знание хочет, тот и получит. Не мылься, день мой голубой, не будем плавать мы с тобой, не будем в речке шебуршиться, не будем нежиться в песке, уйдём отсюда налегке. С пустым кульком, где ничего. Где ничего: ни ночь, ни руки, ни Библия, ни Новый год — не возвратят нам святость скуки.

Она: Вы же человек интеллигентного рода деятельности. Бывший писатель и всё такое. Вот. Скажите, куда вы дели сто тысяч долларов гражданина Иордании? Кому их передали?

Он: Сто пятый, триста двадцать первый, шестьсот двадцатый, два нуля, семьсот шестнадцатый, тридцатый, пятьсот шестидесятый, бля. Не третий, не восьмой, не пятый, не двадцать третий, не шестой, не восемьсот пятидесятый и уж никак не нулевой. Не семь, не восемь, может, двадцать, на силу, может, сорок пять, не триста девяносто девять и не семьсот полсотни пять.

Она: Наше руководство подумало, что то, что вы не скажете следователю-мужчине, вы скажете следователю-женщине.


Постепенно становится ясно, что эти два человека любят друг друга. Что Она за те полгода, как Он исчез, ни разу Ему ни с кем не изменила. И Он Ей тоже не изменил. Только Она не узнаёт в постаревшем, изуродованном подследственном свою любовь, а Он то ли действительно сошёл с ума, то ли боится себе признаться, что это Она, а не Его сумасшедшее видение и не подсадная утка.

 

АКТ ВТОРОЙ

Он в камере. Один.


Он: Не возвращаются, любя, хоть жизнь даётся очень странно: без смысла, разом, многогранно, с улыбкой, может быть, шутя, не возвращаются, лю.


Зритель должен понимать, что Он не просто говорит про себя, а перебирает старые стихи или, может быть, поёт песни.


Он: Ах, ты ж, гой. Гой еси. Гой еси на такси, гой еси на такси унеси. Безымянный упал в скипидар. Не хотел и ногами болтал. Болтуном был изрядным упащий — человеком казался пропащим. И её утопил мимоходом, насладившись коварным восходом. И её! Пришла ко мне, чтоб взять своё, а забрала моё. Бесплатно. Но даже не цена досадна, точней — отсутствие её. Досадно? Я сказал «досадно»? Мне больно, мокро, я реву.


Если бы Он не пел песни, Он, возможно, рассказал бы, каким ударом стало для Него Её появление: той, чьё имя он старался навсегда забыть, чтобы ненароком, под болью, не проговориться следователю, чтобы Её не затаскали по очным ставкам и допросам, не издевались так, как над Ним, не били так, как Его. Чьё имя Ему удалось забыть навсегда при помощи постоянных ежеминутных тренировок.


Он: Не будет более зубов, ни глаз, ни уха. Мир таков, каким представляется типичному герою в типичных обстоятельствах, реалистически детерминированных средой обитания. Отображение действительности на скатерти и палехском платке в виде многообразных фигурных символов, предъявляющих культуру северо-востока культуре юго-запада безо всякого уподобления героям эпоса с их решающей топонимикой диких гор и голубей, лесов, полей и рек, единожды солгав, ты согрешишь собой, собрав пять звёзд в могучем кулаке, и силой мышц пошёл к реке.


Зритель должен догадаться сам, что Он не верит, что это была Она, и считает себя откровенно сумасшедшим. Или боится, что это такая игра и, чтобы не дать себя разоблачить, Он должен делать вид, что Он Её не узнаёт, что Она — не Она, а следователь Светлана Константиновна.

 

АКТ ТРЕТИЙ

Она в кабинете следователя. Одна. Пытается дать волю чувствам и спеть что-то печальное и заунывное.


Она:

Полгода прошло,

Сто восемьдесят дней,

Как не стало жизни

Твоей и моей.

Ты вышел звонить

В телефон-автомат.

С тех пор каждый день

Словно маленький мат...

(Сбивается на кашель, потом — на плач.)

Какая я была дура, что играла с тобой в эту дурацкую игру. Ты не знал моего имени-отчества, я — твоего. Я не знала, где ты работаешь, ты — где я. Только два тела и всё. Ну, и где ты теперь? Куда бежать, куда звонить: «Здравствуйте, морги-больницы, не у вас ли мой любимый? Такой, такой самый лучший, самый нежный, самый хороший». И все приметы. Смеялся: мою фамилию узнаешь в загсе. А я всё, дура, жду и играю в другую дурацкую игру. Влюблюсь в другого. Хоть в Криворучко или в этого урода — подследственного одноглазого.


Снова пытается петь, но у неё опять ничего не выходит.


Приведите подследственного.


Вводят Его.


Она: Не упирайтесь, пожалуйста. Расскажите мне про себя. Что хотите. Чёрт с ними, с деньгами, расскажите, что хотите.

Он (по-прежнему про себя): Буря мглою матом кроет, ставни снежные круша, то как зверь она завоет, то молчком, как три ерша. Шёл я лесом, камышом, меня трахнул Нагишом, я хотел его догнать, меня трахнули опять. Я, как ослик, заревел, выбился из сил, вспотел. Мне потно, больно, я реву и в клочья письма твои рву, что не написаны тобою, но мной прочитаны уже на предпоследнем этаже моей любви, где крыши нет и много света. Светолюбивый. Светобоязнь. Светопреставление.

Она (по-прежнему вслух): Ну, скажите, скажите, это Криворучко вам выбил глаз? Это? Криворучко? Вам? Выбил? Глаз? Своими кривыми ручками. А давайте напишем на него жалобу. Хотите, вдвоём? Вы — за пытки, я — за изнасилование. За попытку. Хотите?

Он: И брызнулся сок апельсина, как жёлтая кровь Чебурашки. От того ли, что было томиться невмочь, от того ли, что было мочиться невточь. Где третий лишний, там Вакула — циник. Где третий циник, там Вакула — лишний. Где лишний циник, там Вакула — третий. Где лишний третий, там Вакула — самый.

Она: Скажите хоть слово. Понимаете, для меня это очень важно. Я поспорила, в том числе и сама с собой, что разговорю вас. У меня сейчас нет важнее цели, чем поговорить с вами. Скажите хоть слово — и я, клянусь, всё для вас сделаю. Что вы хотите? Хотите, я отпущу вас домой под подписку о невыезде? А хотите — безо всякой подписки? Хотите, я разденусь перед вами? Прямо сейчас, здесь? Не молчите. Одно слово «да», и я раздеваюсь. Да? Вы сказали «да» или мне показалось? Да? Не молчите же! А хотите, я вас ударю? Не так, как Криворучко, а ногтями, с протяжечкой. Хотите? Отвечайте!


Подбегает к нему и бьёт Его по здоровому глазу.

Надо сделать так, чтобы было видно, что Её прикосновение доставляет Ему удовольствие и напоминает о других, более приятных, давних прикосновениях, о которых Он приказал себе забыть. Возможно, иногда на этом месте следует включать мелодию из Ночного Портье Лилианы Кавани или ещё что-нибудь.

По выражению Её лица тоже видно, что прикосновение к Его щеке доставляет ей удовольствие. Несомненно, Её руки давно уже не касались мужского лица.


Она: Какая у вас нежная кожа. На лице. Если б не шрамы. Откуда у вас шрамы на лице? Ах, да. Вы должны нас сильно ненавидеть.

Он: Неведомо, сколько пар обуви истоптал он. Неизвестно также, куда шёл и кто за ним крался среди поморов и богатых кольчугами эвенков, обильно политых лунным светом и кровоточащей мглой лишь тех деревьев, что растут в шхерах его родины — легендарного острова Мадагаскар, когда-то прославившегося на всё побережье изделиями из кожи заменителя.

Она: Я знаю, вам сейчас не до того, но мы тоже люди. Вы думаете о нас: менты, полгода держат без свидания, передач, без суда, нарушая все пункты уголовно-процессуального. Хотят выбить из меня сто тысяч долларов, а потом прибьют и тело — на мусорку. Поэтому и молчите, жизнь продлеваете себе. А ведь сто тысяч были ста тысячами, когда вас закрыли, прошло полгода, мы на вас затратили время, силы, оборудование, и сейчас, учитывая все эти факторы, их уже не сто тысяч, а всего-то пятьдесят. А через два-три месяца и эти пятьдесят подешевеют вдвое. И получается, что где-то через полгода от ста тысяч долларов не останется ни копейки, и вы перестанете быть нам нужны. И тогда — сами понимаете. Что вы на это скажете?

Он: Поэтов. Можешь. Ты. Не. Бить. Но. Гражданинов. Бить. Обязан. В ту пору был к тебе привязан тот, кто надумал просветить. Про-свет. Где тайна ликовала, был безупречен летний сон, она молила и искала вчерашний след-хаме. И для того тебе молюсь, тому неправильному богу, что прошлой ночью, скинув тогу (тунику, может? — и её!), пришла ко мне, чтоб взять своё, а забрала моё бесплатно, но даже не цена досадна, точней — отсутствие её.

Она: А ведь я могу вас и отпустить. Вы всем у нас ой как надоели. Знаете, как у нас называют вас? Нет, я не буду говорить — вы обидитесь. Вы, наверное, сейчас думаете: «Вы звери, вы звери, господа». (Видно, что Она и сама чувствует всю фальшь своей фразы.) А мы люди. Мы любимы и мы любим. Вы тоже кого-то любите, хоть и молчите, правда?

Он: Я кладезь знаний, чёрт страниц, рулад опущенных ресниц, бегущих вдоль строки к забвенью без траекторий и границ, отдавшись плавному теченью меж бессарабовских куниц, туманный путник, пыльный клевер отягощает мой мирок, тупой пришел мне дать зарок, а умник — утро, без извилин прекрасно день свой начинать и каждый вечер понимать, что Я не Я, а птица Сир...

Она: Вот вы её любите, а знаете, что это она вас выдала? Да-да, она. Ведь только она знала о деньгах. Больше никто. Вы не слышали, как она набирала номер, дышала в трубку, а мы всё слышали. Зачем? Вы, наверное, хотите спросить, зачем она это сделала? Спросите. Я отвечу. Спрашивайте.

Он: Коннотационные регуляторы не учитывают степень флуктуационности процесса. Анагогии здесь неуместны. Аберрационные контаминации не выходят за рамки девиационного поля. Апперцепция, граничащая с партиципацией, существенно уменьшает интерпретационное напряжение фраз типа «Она вздохнула с облегченьем» и «Она со вздохом облегчилась». Аналогичные процессы мы наблюдаем у экзегетов, в глоссах и мидрашах.

Она: Да, это она позвонила. Я обещала быть с вами честной, и вы уже имели возможность в этом убедиться. Она имела все основания поступить подобным образом, поверьте мне. Вы же вели себя с ней, как животное: были неискренни и грубы, навязывали ей свои желания. И били её. Вы же её били, а теперь сидите и думаете: «предала». Избитый человек не предаёт, он защищается. Она не могла защититься по-другому. Вот вы сейчас можете защититься, если я вас ударю?


Бьёт Его по лицу.

Если уже звучала мелодия из Ночного Портье, можно её включить и в этом месте, но тогда необходимо снова показать, что прикосновение доставляет удовольствие и Ему и Ей.


Она: Защищайтесь! Прикройте лицо руками! Что, не можете? Наручники? Не будьте примитивом. При чём здесь наручники? Защищайтесь по-другому. Расскажите мне о ней. Это не будет предательством, не бойтесь, это будет защитой. Расскажите о её привычках. Как она просыпалась по утрам? Кто кого будил первым? Вы ведь не себе деньги хотели оставить, я знаю, всё для неё. Дрянь-девчонка. Не оценила, не уберегла, не любила. Номер набирала, дышала в трубку. Расскажите мне о ней, об этой твари, этой сволочи.

Он: Нет повести печальнее на свете, грустней рассказа я не слышал в жизни и скорбнее романа изо всех, трагичней всех поэма эта будет, их драма — драматичней всех историй. И душераздирательней баллад. Никто не помогал им разлучиться, все эгоисты, заняты делами, а мамы с папами ушли в соседний сад. Небытие! Твой голос мне так сладок, что вымолвить боюсь без промедленья я этой песни грустной озаренье в пустыне Гоби — крае изумруд. Когда иные, может быть, умрут, повесим головы на ели прут. Нас еле прут.

Она: Вы молчите о ней, а она о вас не молчала. Вы один в этой истории молчите, а все остальные говорят. (Эту фразу она произносит, глядя не на Него, а в зал.) Бережёте свою любовь. А она вас не любит, я знаю, что говорю: не любит она вас и никогда не любила. Выведите его к чёрту!


Его выводят.

 

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

Она. Входит Криворучко.


Криворучко. Ну что, не раскололся?

Она. Я работаю.

Криворучко. И не расколется.

Она. Я работаю.

Криворучко. Не забудь, красавица, наш спор. Не скажет ни слова, ты за меня выходишь замуж. Скажет — он свободен. Даю тебе ещё два дня.


Криворучко выходит. Она обедает, смотрит телевизор, листает бумаги, говорит по телефону о каком-то Андрее Петровиче, поправляет волосы, смотрит в зеркало, точит карандаш, ломает карандаш, снова точит, снова ломает.


Она: Введите подследственного.


Вводят подследственного.


Она: Вы знаете, я хочу раскрыть перед вами карты. Ещё недавно это было невозможно, не удивляйтесь. Я только что говорила с вашей возлюбленной и обещала ей устроить свидание с вами, если мы будем точно знать, что вы не сумасшедший. А чтобы мы точно знали, что вы не сумасшедший, вам надо об этом заявить. Только и всего.

Он: Дотёпистая казистая уклюжая сносная ряха. Зачем меня вчера ты поимела? Я понимаю, что хотела, но свет мой Господь, что потом? Потом — как с полным рюкзаком авансов, планов и прожектов, я попаду влюблённых секту, чтобы уйти с пустым кульком. С пустым кульком, где ничего.

Она: Вы можете мне не верить, но я искренне хочу помочь вам. Вы думаете, что мы все вокруг лживые животные, но я перед вами чиста. Что мне сделать, чтобы вы поверили мне? Хотите, я расскажу вам то, что никогда никому не рассказывала? Хотите?

Он: Бесстыжая бестужевка бездетна, безучастна, безумно, бесталанно, безвременно ушла. И каждой-каждой радости бессильно, бестелесно, бестактно, бесконтактно, бесхитростно смогла. Смогла добиться силою, смогла момент ущупать, бездельно, бестолково покинуть мир иной. Как бы они заплакали в заслоне лиц стопудовых, в загоне белых тапочек, скажи она «умой».

Она: Вы, может быть, не знаете, но я тоже любила одного человека. Он был единственным, если вы понимаете, о чем я говорю. Самым нежным, самым ласковым, самым искушённым, как пишут в тех романах, над которыми он смеялся. Как принято говорить, он вобрал в себя весь мой мир. Если можно так выразиться, мне не нужен был никто другой. И вот полгода назад — примерно тогда, когда ваша возлюбленная решила избавиться от вас — он вышел и пропал. Я не верю, что он исчез. Не верю, что покинул меня. Вы знаете, у меня сильное предчувствие, что он со дня на день вернётся, с того самого момента, как он ушёл. Вы слушаете меня?

Он: Объективистский. Объективировать. Объект. Объективно. Объективнуть. Объектив. Объективизировать. Объективный. Объективирующий. Объективизирующий. Объектный. Объектанутый. Объективируемый. Объективненький.


Ни в коем случае не должно складываться ощущение, что Её слова направляют поток Его мысли — скорее наоборот, каким-то образом Его мысли вызывают ответную реакцию в Её речи.


Она: Я понимаю, что говорю коряво и путано. Вам, должно быть, не совсем понятно, что я хотела сказать. Давайте я вам лучше притчу расскажу, аллегорически передам свои чувства. Когда я была маленькой, у меня, надо полагать, была старенькая бабушка, которой, кажется, её бабушка рассказывала сказку. Но её бабушка не успела рассказать ей сказку полностью. Только начало. Ушла на войну и погибла. И тогда моя бабушка, будучи ещё маленькой девочкой, сама придумала конец сказки. Вы знаете эту сказку, её все знают, это сказка о спящей принцессе. Начало у моей сказки такое же, как всегда: свет мой, зеркальце, семь гномов, отравленное веретено, стеклянный гроб и ожидание прекрасного принца, от поцелуя которого она должна проснуться. А дальше интерпретация моей бабушки. Ей-ей, не надо иронизировать, в её интерпретации такие архетипы из подсознания всплывают, такие мифологемы вы-крис-тал-ли-зо-вываются! Вот так. Так вот. Лежит прекрасная принцесса в стеклянном гробу в ожидании своего принца. Всё слышит, всё чувствует, а ни пошевелиться, ни сказать ничего не может. А принцы, прослышав об этом, со всех сторон съезжаются к гробу. Сотни, тысячи, сотни тысяч принцев. Толчея у гроба, драки, поножовщина среди принцев, мордобой (статья 106-я в новой редакции). Наконец, появляется лидер, расставляет всех принцев в очередь к гробу — и тянется эта очередь... ну, в общем, длинная получается очередь, очень длинная. Каждый из рыцарей по очереди подходит к спящей принцессе, целует её в уста, ждёт реакции и, разочарованный, уходит. Остальные в ожидании костры палят, шашлыки жарят, пьют водку и играют в карты на полцарства. И так день за днём, годы за годами. Крики, ругань, смех и бесконечные поцелуи. Обоняние у неё, тоже сказать, не нарушено сном. Да и осязание, кажется. Она чувствует запах лука и перегара, пот немытых тел, щетину небритых лиц, чужая слюна стекает по подбородку, садятся мухи, слепни и оводы, а он всё не идет. Годы идут, а он — нет. Как там? Уж Германн близится, а полночи всё нет. От фрустрации принцесса начинает поедать себя — фигурально, конечно: может, он и был, но поцеловал не так, или не туда (а кто знает, как правильно?), почему она его не ощутила, не поняла, что он — это Он (с большой буквы, ну, вы понимаете); а может, он приехал, увидел очередь мужиков к её телу, развернулся — и обратно. Годы проходят. Очередь иссякает, принцы переводятся, она лежит в изношенной, местами рваной одежде, вся в нарывах и прыщах от укусов насекомых, немытая и, простите, дурно пахнущая, и уже надеется, что её принц не прискачет никогда и не увидит её такую. Я вот с детства думаю, в чём смысл этой притчи?


Надо сделать так, чтобы никто, кроме зрителей, не понял сути рассказанной аллегории.


Он: Стопуд. Тысячелист. Большегоразд. Огнедышащ. Проворен и скромен в течение каждого часа. Не наша. Корасо, когда корасон. Патиссо, когда патиссон. Грандисо, когда грандисон. Авва-Африк, что ж такого, в чём бессмысленная суть достигает формы слова, и куда её несуть от беды, среди проталин, где Стремглав и Наугад ждут её душемоталин, чтоб воскликнуть: «Все назад!» — чтобы эхо обручилось, взмахом веера кляня, и тогда, что б ни случилось, Впопыхах найдёт меня.

Она: Так в чём же суть аллегории? Почему вы молчите? Я перед вами душу раскрываю, никому — даже ему — этого не рассказывала, а вы ни слова в ответ? А ну отвечайте!


Замахивается для удара, но не бьёт.


Она: Наверное, глупо выглядит со стороны — постоянно бить вас. Хотя вы привыкли. И вряд ли считаете это глупым. И всё же я вам не солгала: никому ещё не рассказывала эту притчу. Ну, хоть слово! Да как же вы не понимаете, я хочу спасти вас. Одно слово — и вы спасены. Я так хочу спасти вас, как будто он — это вы.


Ни в этой сцене, ни по ходу всего действия не должно быть никакого символизма и никакой иносказательности: Она не узнаёт в нем Его, Он то ли сошёл с ума, то ли думает, что сошёл с ума, но тоже отказывается верить, что Она — это Она.


Она: Вы потеряли, я потеряла. А давайте на минуту представим, что я — это ваша возлюбленная, а вы — мой любимый. Может быть, нам будет о чём сказать друг другу. Любимый мой, я так долго ждала этой минуты! Я так переживала, так надеялась, что ты вернёшься. Я так тосковала по тебе! Подойди ко мне! Простите, я сама к вам подойду.


Подходит к Нему, останавливается, как будто забыла, что хотела сделать. Постояв в нерешительности, возвращается к столу.


Она: Знаете, у меня сейчас было странное виденье. Мне показалось, что ты, то есть вы, то есть он подходит ко мне и целует. А потом оказалось, что это не он и не вы.

Он: В то время как никто нигде не объегорит, нахамит, валяя ваньку, васькаясь без дела с чужою фомкою, петрушка-балаган всем подкузьмит, осип, простужен, матрёшка глупая, кири-кири ко мне, на толику малую. Николай!

Она: Знаете, я всё жду кульминации, когда вас прорвёт, а вы всё молчите. Как в той притче, ожидание — и принц не приходит. А может быть, я, может быть, все мы, я имею в виду наш отдел, пропустили кульминацию. Она уже была. И теперь только ожидание без развязки. Я правда хочу помочь вам. Скажите хоть слово, любой звук, «о» или «у» — и вы свободны. Чихните, наконец. Другой вариант: вы продолжаете молчать, вас где-нибудь по-тихому убивают, прут, то есть труп, — на мусорку, а мне придётся выйти замуж за Криворучко. Таков был наш спор. Поймите: или вам придётся принять правила нашего спора, или вы умрёте. Это наша игра. Мы играем, а вы молчите, как истукан. Вы должны включиться в игру.

Он: Водолазная примета: если нету больше лета, бьётся в клевере удод, ничего не лезет в рот, если воля истончилась, брызги катятся ко дну, ежедневно появилась и исчезла на беду, самый синий — неудачный, самый честный — голубой, через реи, дни и мачты я останусь сам с собой.


Чтобы показать, что стихи читаются Им про себя, можно использовать приём «голоса за кадром». Тембр голоса, манера чтения и интонация примерно такие же, как в фильме Андрея Тарковского Зеркало.


Она: Почему вы скрываете свой голос? За полгода — ни звука. Даже во сне: мы проверяли. А, может быть, вы не сумасшедший, а немой. Вот будет номер: мы полгода допрашивали человека, а он оказался нем. Хотя нет, могли бы написать, если немой. Руками показать или ещё чем. Нам уже и деньги ваши не нужны. Вот и Криворучко говорит: «Чёрт с ними, с деньгами, пусть прекратит издеваться над следствием». Ведь что получается? Если мы признаем вас сумасшедшим, то станем посмешищем на всё управление: полгода выбивали показания из дурака. Да тогда нас самих будут считать идиотами. Поэтому-то нам нужен любой знак общения с вашей стороны. Это уже дело принципа, а не уголовное. Араб ваш уехал к себе в Иорданию, заяву свою забрал, с его стороны претензий нет. Не знаю, есть ли у вас родственники, но они вас не разыскивают. Фактически, если вы и существуете на самом деле, то только у нас, в вашей камере и вот в этом кабинете. Вам это понятно?

Он: Стелется метелица под моим окном, верится — не верится... Стелется метелица. Пьяница не женится. Жарится яичница. Лыбится отличница. Тащится развратница. Ябеда-корябеда. Жадина-говядина.


Композиционную особенность (прозаические фразы героя вызывают нарратив «допроса» в речи героини, а поэтически оформленный поток сознания — лирический дискурс воспоминаний) можно никак не акцентировать. Так же, как и чередование пародийных реминисценций и оригинальных рифмованных фраз в поэтической речи героя.


Она: Как знаете. Уведите подследственного.


Его уводят.

 

АКТ ПЯТЫЙ

Она в задумчивости. Грызёт карандаш, ломает его. Грызёт ручку, ломает. Грызёт ноготь, ломает. Ищет глазами, что бы ещё погрызть. Смотрит на стол, под стол, наконец, приходит в себя. Делает вид, что на что-то решилась.


Она: Приведите подследственного.


Приводят Его.


Она: Слушаю вас.

Он: Свеченьем глаз, боясь испуга, не к ночи мы помянем друга. Горящий чередой закат ослабит память во сто крат. Гигантской мысли тень лежит на тех, кем память дорожит. Когда б понять источник неги, сомкнулись б полушарий бреги, и слабый знак, что всё едино, пронзил бы острым клином спину.

Она: Я безусловно с вами согласна.

Он: Ты победил, Галилеянин. — Ты доигрался, Молдаванин. — Ты облажался, Мусульманин. — Ты дотрынделся, Парижанин. — Ты болт забил, Иосифлянин. — Ты помолился, Дездемлянин. — Ты дал воды, Самаритянин. — Ты видел шар земной, Гагарин. — Беспечный, ласковый, бухой.

Она: Вот-вот, и я так думаю.

Он: Хари папа, Хари мама, Хари Кришна, Хари Рама. Хари быстрая подмога. Хари мальчик-недотрога. Хари день-деньской опять. Хари лечь, Хари стоять. Хари можно удавиться, Хари ласты, лапти Хари, безудержно доконали Хари-морды, морды-Хари.

Она: Пожалуй, я не найдусь ничего вам возразить.

Он (молчит).

Она: Да-да, и в самом деле. Как это не пришло мне в голову.

Он (молчит).

Она: Конечно, если вы так считаете.

Он (молчит).

Она: Ну, поскольку вы настаиваете.

Он (молчит).

Она: Я и сама давно хотела вам об этом сказать.

Он (молчит).

Она: Я не перестаю удивляться: вы просто читаете мои мысли.

Он (молчит).

Она: Вы очень верно подметили. Это и в самом деле так.

Он (молчит).

Она: Ну, разумеется, а как же иначе.

Он (молчит).

Она: Само собой, об этом не может быть и речи.

Он (молчит).

Она: Да ни у кого язык не повернётся такое сказать.

Он (молчит).

Она: Ещё бы! Ещё бы!


Эта фраза произносится повествовательно, как фигура речи.


Он (молчит).

Она: Пожалуйста, сколько угодно.

Он (молчит).

Она: Нет-нет, я вся внимание.

Он (молчит).

Она: Вы так думаете?

Он (молчит).

Она: Интересное замечание.

Он (молчит).

Она: Да не стоило бы.

Он (молчит).

Она: Ой, ну что вы. Спасибо!

Он (молчит).

Она: Ха-ха-ха. Ну вы и скажете.

Он (молчит).

Она: Да бог с ним. Кто бы говорил.

Он (молчит).

Она: Вы и сами это понимаете.

Он (молчит).

Она: Да, пожалуйста, пожалуйста.


Он улыбается, открывает рот, первому ряду видны осколки выбитых зубов.


Она (замечая это): Я вас правильно поняла?


Он закрывает рот. Его лицо принимает прежнее выражение.


Она (устало): Простите. Ужасно интересно узнать вашу точку зрения по этому вопросу, но мне необходимо прервать нашу беседу. Уведите подследственного.


Его уводят.

 

АКТ ШЕСТОЙ

Она пьёт что-то из чашки и медленно массирует виски. Входит Криворучко.


Криворучко. У меня билеты на пять двадцать. Два. Иди собирайся, а я пока закончу с этим психом.

Она. Закончишь с психом?

Криворучко. Или закончу психа. И закончу дело. Надоел он всем. Утром вместо «здрасьте» мне говорят: «Ну что, заговорил?»

Она. Заговорил.

Криворучко. Да иди ты!

Она. Он мне улыбнулся.

Криворучко. Врёшь! Сколько у него во рту зубов?

Она. Три. И то нецелых.

Криворучко. Правда. Ладно, даю тебе ещё два часа... Но! Нужен звук, слово, а не мимика, не жест. Поняла?


Криворучко выходит.

 

АКТ СЕДЬМОЙ

Она что-то пьёт из чашки, потом наливает что-то из чайника, снова пьёт. Достаёт лист бумаги из сумочки, что-то читает, прячет бумагу обратно.


Она: Введите заключённого.


Вводят Его.


Она: Ну, вот, я сделала всё, что могла. Через два часа мы с вами расстанемся, и за вами придёт Криворучко. Я действительно хотела вам помочь. Кстати, вы меня так и не спросили, почему я хотела это сделать. От вас у меня никакой тайны: это была моя сделка с Богом, баш на баш: я добиваюсь вашего освобождения, а он возвращает мне любимого человека. Для того, чтобы он вернулся, я должна была сделать что-то нереально сложное, что-то выше моих сил. И не сделала, конечно. Вы умрёте — он не вернётся. Странный детерминизм, вы не находите?

Он (по-прежнему про себя): Скажи тронхейм. В ожидании тронхейма. Тронхейм и мир. Поминки по тронхейму. Исповедь тронхейма. Лысый тронхейм. Игра в тронхейм. Евангелие от тронхейма. Хазарский тронхейм. Строитель тронхейм. Назову себя тронхейм. Не боюсь тронхейма. Мелкий тронхейм. Человек, который был тронхеймом. Серебряный тронхейм. Тронхейм.

Она: Знаете, я вот сейчас, в эту минуту вас просто возненавидела. Ведь это из-за вас, именно из-за вас ко мне не вернётся любимый человек. Все остальное: тюрьма, Криворучко, следствие — объективно и не зависит ни от вас, ни от меня. А субъективное, противостоящее мне — это ваш тупой эгоизм, ваша гордыня, отсутствие у вас жалости ко мне, ваша тупая чёртова воля. Вы понимаете, что вы и только вы с вашим сволочным молчанием стоите на пути моего счастья? Я не знаю, что заставляет вас молчать, а я не верю, что вы полный кретин, каким себя всем показываете, может, у вас есть свои идиотские принципы, наверняка есть, раз вы упорствуете, может, эти принципы, заставляющие вас молчать, по-вашему, направлены на чьё-то благо: ваше, вашей возлюбленной, может, даже моё — чем чёрт не шутит — но это по-вашему. Да, вы продержались на своём тупом молчании полгода — поздравляю вас! — но всё, ситуация исчерпана, обстоятельства изменились, вы плывёте уже по песку, вы лбом упёрлись в стену — перестаньте грести! Надо менять тактику. Да, вы никому тут не верите: ни Криворучко, ни мне, может, даже себе, своим глазам, своим ушам не верите, но ваша вчерашняя правда — это ваша сегодняшняя ложь, а ваша прошлая победа уже становится нынешним поражением. Поймите, это вчера вы были победителем, а сегодня вы — палач. Вы хуже Криворучко: тот никогда не был жертвой — как пришёл из армии в школу милиции, так и остался навсегда в палачах. Ему сравнивать свои переживания не с чем. Он нищий духом, понимаете? А вы... Когда палач издевается над жертвой — это норма любого общения, так дано, но когда жертва издевается над другой жертвой — вот где сволочизм. Вы сейчас празднуете свою самодовольную победу и мстите, мстите, мстите всем нам. Вы знаете, что весь не умрёте, будете и после смерти жить в своём проклятии, мщении. Вам есть чем наслаждаться: наш отдел уже стал посмешищем, из-за вас я буду вынуждена предать свою единственную, самую лучшую любовь, и спать с Криворучко, и в конце концов убить его — так вы отомстите всем. Только ради чего была ваша жертва? Нет-нет, не отвечайте. Продолжайте хранить ваше презрительное молчание.

Он: Туманный облик козодоя томит в минуту сухостоя, отбросим толику иллюзий: он не вернётся никогда. Не грянет в камышах уловкой своей малиновой головкой блаженный образ тех надежд, что втайне радуют невежд. Не кажет нам влекомый бесом, разбитый праздным интересом свою божественную суть и плачет, плачет вдохновенно, богобоязненно в таверне, куда его забросил жребий.

Она: Ради кого была ваша жертва? Вы спокойны, отвлечённы, иначе как «те» про себя нас не называете. Вы не тратите на нас оскорбления — статья 126-я, к слову. Ругая нас последними словами, вы бы негодовали, ожили. Знаете, вы ведь мстите не палачам: не мне и не Криворучко — вы мстите такой же жертве, какой вы кажетесь себе сами. Моему возлюбленному. Когда он вернётся, а он вернётся обязательно, он обнаружит меня с Криворучко, а может, и я и Криворучко будем к тому времени оба мертвы. Может, он сейчас тоже под арестом и кто-то его допрашивает. Его бьют, над ним издеваются, а он мечтает, как вернётся ко мне. Он только этим и живёт, не зная, что его судьба, его счастье, его жизнь зависят от такого же арестанта, от одного-единственного вашего слова. Вот кому вы мстите. Не мне, не Криворучко: такой же жертве, как и вы. Точно такой же. Он как вы. Вы — это он. Спасая себя, вы спасаете себя. Я знаю, что говорю коряво, путано — но как мне объяснить вам так, чтобы вы освободились, очистились от своего грязного жертвенного альтруизма? Подумайте о себе — и вы обязательно кого-то спасёте. Ну, как мне это выразить?

Он: Глаза народа. Высокий штиль. Джойсанутый фольклор. Раз-два-тры-калына-чёрнявая дивчына в саду ягоду рвала. Высокий модернизм народно-словесного творчества. Границы жестокости. Мифологический имморализм. Вопрос «зачем?». Полногрудое восприятие жизни. Народный садизм. Йихалы казакы. Пидманулы Галю, забралы с собою. Прывьязалы Галю до сосны косамы. Пидожглы. Горыть, горыть сосна, плачэ, плачэ Галя. Формула хой поллой. Народный куртуаз.

Она: Ну, конечно, мы все фигня из-под ногтей, а вы лорд Бадминтон. Но я не держу на вас зла. Надо же хоть кому-то не держать на вас зла. Учитывая ваше положение, конечно. Через десять минут за вами придёт Криворучко, и мы уже никогда не увидимся. Я хочу вам напоследок сделать какой-нибудь подарок, что-то приятное, но так как у вас для меня есть только уши, я прочту вам стихотворение. Его написал мне тот человек, который умрёт вместе с вами, написал незадолго до своего исчезновения. Этим стихотворением он попрощался со мной. А я попрощаюсь с вами. Как будто с ним.


Начинает читать по памяти, потом, забыв текст, достаёт бумагу и продолжает читать с листа.


Она:

Ах, Светик-Светочка, зачем

Меня вчера ты поимела?

Я понимаю, что хотела,

Но, Свет мой Господь, что потом?

«Потом» — как с полным рюкзаком

Авансов, планов и прожектов —

Я попаду влюблённых секту,

Чтобы уйти с пустым кульком.

С пустым кульком, где ничего.

Где ничего: ни ночь, ни руки,

Ни Библия, ни Новый год —

Не возвратят мне святость скуки

(Вы, может, ждали рифмы «муки»? —

Тогда пускай и сладость муки

Оно мне тоже не вернёт).

А биб ли я? — Не биб, конечно,

Давно не биб уж, но стремлюсь

И для того тебе молюсь —

Тому неправильному богу,

Что прошлой ночью, скинув тогу

(Тунику, может? — И её!),

Пришла ко мне, чтоб взять своё,

А забрала моё. Бесплатно.

Но даже не цена досадна,

Точней — отсутствие её.

Досадно? Я сказал «досадно»?

Мне больно, мокро, я реву

И в клочья письма твои рву,

Что не написаны тобою,

Но мной прочитаны уже

На предпоследнем этаже

Моей любви.


С того момента, когда Она начинает читать по бумаге, Её голос незаметно для зрителей меняется на мужской. В то время, как Она заканчивает читать текст, Его лицо выражает высшую степень смятения, показывающую, насколько Он поражён тем, что слышит свой голос извне, до этого звучавший только внутри Его. Зрителю должно казаться, что ситуация вот-вот разрешится: то ли Его речью, то ли обмороком, то ли ещё как-нибудь. Было бы неплохо, если бы эта сцена напомнила знакомый момент из Идиота Ф. М. Достоевского — с Ганей Иволгиным и пачкой банкнот в камине.


Она (молчит).

Он (молчит).

Она (молчит).

Он (молчит).


Молчат оба.


Она (видя, что он уже ничего не скажет): Ну вот, как бы всё?


Смотрит на часы. Открываются двери: входит Криворучко, за ним — конвой.


Криворучко. Сказал?


Она отрицательно мотает головой.


Криворучко. Все свободны.

Она. Все?

Криворучко. Все. У меня был письменный приказ. Если в течение двух суток не произнесёт ни слова, отпускать.

Она. А... А как же спор? Как же «жениться»?

Криворучко. У меня с тобой один спор, с начальством другой. А жена у меня одна уже есть. Я разве не говорил тебе?

Она. Ну и скотина же ты, Криворучко!

Криворучко (досадуя, что его ещё не все воспринимают в роли положительного героя). А что, ты замуж за меня хотела? Извини. Да найдёшь ты себе мужа, не переживай! (Подмигивает Ему.) Вот хоть его. Чем не муж? Не сварлив, не болтлив, последнюю неделю держит сухую голодовку. А я жру... Ты бы знала, как много я жру! Ладно, перестань корчить из себя бабу. Кто старое помянет, тому глаз вон. (Снова подмигивает Ему, едва сдерживая жизнерадостный смех.) К тому же он у тебя выйдет незлопамятным.


Он встаёт. Конвой протягивает Ему узелок с тёплыми носками, тремя-четырьмя пачками дешёвых сигарет, книгой в мягкой обложке и роликовым дезодорантом. Он выходит.

 

АКТ ВОСЬМОЙ

Улица. Возможно, шумная и людная.

Он уже где-то успел переодеться, побрит, повязка на лбу свежая. Подходит к телефону-автомату. Набирает номер, слушает.


Она: Алло.

Он: Это я.

Она: Это ты? Это ты! (Пауза. Не знает, что сказать.) Я жду тебя. Я так соскучилась по твоему голосу. Я... Я... Я сохранила все твои деньги, все сто тысяч. (Пауза.)


Оба молчат. Все молчат. Занавес. Актёры на аплодисменты не выходят.


30.07—4.08.2001



ИМЯ ДЖОЙСА В РОМАНЕ УМБЕРТО ЭКО «ИМЯ РОЗЫ»

 
Андрей Краснящих

Андрей Петрович Краснящих
русский украинский литератор, столяр-слесарь III категории, доцент, оператор БРУ, к. ф. н., каменщик-бетонщик, охранник, контрабандист, юрисконсульт, соредактор. Публиковался в альманахе Вавилон (Москва), журналах Першацвет (Минск), НА!!! (Днепропетровск), на сайте Современная Русская Литература с В. Курицыным, а также в ©П#1, ©П#2. Родился в Полтаве в 1970.

Гагаринский бесноватый
Имя Джойса в романе Умберто Эко Имя розы 

Андрей Краснящих в «©П» №10
  ©П · #5 [2003] · Андрей Краснящих <<     >>  
Реклама от Яндекс
Hosted by uCoz