Проф. Л. П. Николаев с женой О. В. Недригайловой-Николаевой и сотрудниками отдела изучения биомеханики при Всеукраинском институте ортопедии и травматологии. 1934 г.

Мой дед, Лев Петрович Николаев, родился 28 января 1898 года в дворянской семье — таганрогского художника и известного философа-теолога Петра Петровича Николаева, автора книги «Понятие о Боге как о совершенной основе сознания» (Женева, 1907) [19].

Философ Пётр Николаев, мой прадед, сотрудничал со Львом Толстым, переписывался с ним, активно поддерживал идеи и взгляды толстовства, философски и теологически обосновывал их, затем (уже в 20-е годы ХХ века) помогал членам толстовских сельскохозяйственных коммун. Одну из книг моего прадеда Л. Н. Толстой читал незадолго до своей смерти, о чём оставил запись в дневнике [5], [18], [19].

Преследуемый царским правительством за свои философские и социально-политические убеждения, Пётр Николаев в 1904 году был вынужден оставить родину и эмигрировать с женой и шестилетним сыном во Францию. Детство моего деда прошло в Ницце.

Прадед работал художником на керамической фабрике в департаменте Приморские Альпы, писал и издавал философские сочинения; его жена, моя прабабушка, служила домработницей.

В Ницце Лев Николаев с отличием окончил лицей, был удостоен звания бакалавра, а в 1915 году в семнадцатилетнем возрасте окончил естественное отделение Парижского университета, а затем ещё два курса медицинского факультета того же университета.

Февральская революция и долгожданное падение монархии в России устранили препятствия к возвращению моего деда на родину. В августе 1917 года Лев Петрович Николаев устремился в Украину и поселился в Харькове, где жил его дядя П. Л. Успенский, родственник писателя Глеба Успенского. В Харькове Лев Петрович поступил на третий курс медицинского факультета Харьковского университета, который в те годы был переименован в Высшую Школу Украины. Окончил обучение в ней мой дед в 1920-ом и в том же году начал трудовую деятельность в качестве ассистента кафедры анатомии биологического факультета Харьковского университета и одновременно, под руководством выдающегося деятеля науки Украины проф. М. И. Ситенко, — в качестве ординатора Харьковского медико-механического института (позже — Украинского института ортопедии и травматологии им. М. И. Ситенко).

В 1924 году учёный совет Харьковского университета избрал Льва Николаева на должность профессора кафедры анатомии, где он и проработал до 1936 года. Владея в совершенстве французским и немецким языками, Лев Петрович широко публиковал свои работы не только в Украине, но и за рубежом, прежде всего — в горячо любимой Франции. Одно из прозвищ деда, которыми наделили его приятели, было «француз». В день падения Парижа в 1940 году дед сказал: «История Европы закончилась».

В 1926 году он был избран почётным членом Парижского общества морфологов, а в 1927-ом — действительным членом Парижского общества антропологов. Во время поездок во Францию Лев Николаев работал в антропологических лабораториях Парижа.

В 1923—1929 годах Лев Николаев руководил антропологическим кабинетом Украинского психоневрологического института. Благодаря трудам профессора Николаева получила развитие промышленная биомеханика Украины.

В 1934 году профессор М. И. Ситенко предложил Льву Николаеву создать при Всеукраинском институте ортопедии и травматологии первый в стране отдел изучения биомеханики как составной части физиологии опорно-двигательного аппарата, «философии ортопедического мышления» (определение М. И. Ситенко).

В открывшемся отделе работали ещё Г. С. Козырев, а также ученица, сотрудница и супруга Льва Николаева, моя бабушка, профессор Ольга Викторовна Николаева-Недригайлова, дочь известного бактериолога, профессора Виктора Ивановича Недригайлова, одного из основателей Пастеровского прививочного института и бактериологической станции в Харькове (ныне — Институт микробиологии, вакцин и сывороток имени И. И. Мечникова, на ул. Пушкинской), прозаика, драматурга, друга Мечникова и ученика Пастера [1], [2], [4], [5], [7], [8], [9], [18].

В 30—50-е годы в Институте ортопедии и травматологии им. М. И. Ситенко Львом Николаевым и Ольгой Николаевой-Недригайловой были разработаны учение о конкордантности и дискордантности параличей мышц и варианты трёхсуставной резекции стопы с передним упором (операция Николаева—Новаченко) и с задним упором (операция О. В. Недригайловой), которые потом в течение многих лет — вследствие массового распространения параличей после перенесённого полиомиелита — практиковались в хирургии.

В 1935 году решением квалификационной комиссии Наркомздрава Украины моему деду была присуждена учёная степень доктора медицинских наук, и он был утверждён в звании профессора по кафедре «антропология».

В начале Великой Отечественной войны из-за тяжёлой болезни — астмы — дед не смог эвакуироваться. Вместе с женой и двумя детьми он остался в оккупированном немцами Харькове. Как только после изгнания фашистов был восстановлен реабилитационный центр — институт ЦИЭТИН, — мой дед с октября 1943 года возобновил свою работу в должности заведующего отделом биомеханики и учёного секретаря этого института.

В послевоенные годы Львом Петровичем был издан уникальный научный труд: «Руководство по биомеханике в применении к ортопедии, травматологии и протезированию» [15], [16].

После войны мой дед много болел. Он скончался 10 декабря 1954 года после тяжёлой операции. Последние часы своей жизни, перед роковой операцией, он продолжал отдавать науке, оставив каждому своему ученику научное завещание. Отдел физиологии и патофизиологии движений в Институте ортопедии и травматологии им. М. И. Ситенко после смерти Льва Николаева возглавила его жена.

Мой дед опубликовал более ста научных работ. Круг вопросов, которым были посвящены эти труды, широк: нормальная и прикладная анатомия, промышленная антропология, вопросы стандартизации обуви, создание манекенов и лекал для швейной промышленности, исследование развития взрослых и детей разных национальностей, биомеханика опорно-двигательного аппарата, археология, бальзамирование трупов у древних египтян и даже описательные признаки героев Ф. М. Достоевского.

Труды профессора Николаева в немалой степени способствовали всеобщему признанию украинской науки далеко за пределами Украины [6], [13], [14], [15], [17], [18], [21], [22].

Жена Л. П. Николаева — проф. О. В. Недригайлова-Николаева с детьми Олегом и Еленой.

Жена и любимая ученица Льва Петровича, профессор Ольга Викторовна Николаева-Недригайлова (1898—1972) — художник, врач, ортопед-травматолог, антрополог, блестящий знаток французского и немецкого языков, беспартийный делегат Первого Всероссийского Съезда Советов, выдающийся деятель науки Украины, почётный член Международного института антропологии в Париже. Она написала более ста научных трудов, посвящённых проблемам антропологии, физического развития и спорта, происхождения человека, биомеханики, ортопедии, травматологии и протезирования, — на четырёх европейских языках. Под её руководством защищены десять кандидатских и две докторских диссертации. Многие воспитанные ею и её мужем ученики стали докторами наук, профессорами, возглавили кафедры и институты в Украине и за её пределами [1], [3], [5], [10], [11], [12], [18], [20], [22].

Во время Великой Отечественной войны Ольга Викторовна оставалась с мужем в Харькове. Во время обороны Харькова Наркомздравом Украины на базе объединённых клиник Ортопедического и Рентгенологического институтов на улице Пушкинской был организован госпиталь. В период фашистской оккупации О. В. Николаева-Недригайлова в этом госпитале, пользуясь своим знанием немецкого языка, под носом у фашистов оказывала медицинскую помощь пострадавшим жителям города и скрывавшимся военнослужащим Красной Армии.

В семье Льва Николаева было двое детей. Сын Олег, мой дядя, во время войны с фашистами был отважным героем-подпольщиком. После освобождения Харькова, в 1943 году он был репрессирован органами НКВД и в 1944-ом погиб в лагерях. Впоследствии полностью реабилитирован [18]. Арест и гибель любимого сына, талантливого, блестяще образованного юноши, надежды семьи, были самой большой трагедией в жизни моего деда и моей бабушки. До последнего они боролись за освобождение Олега, писали письма высшим руководителям страны, но это не помогло. Деду ответили: выяснилось, что его сын герой, ни в чём не виноват, произошла ошибка следствия, но разыскать его невозможно — он пропал без вести при пересылке заключённых с одного этапа на другой. Следственное дело Олега Николаева в период перестройки было скопировано сестрой Олега, Еленой Львовной Николаевой (Кургановой) [18]. Даже в 60-е годы в моей семье вспоминать об Олеге было нельзя, чтобы не травмировать бабушку, а соседка по квартире Вера Андреевна иногда кричала мне: «Твой родной дядя предал родину, и наши его расстреляли как собаку!»

Дочь, Елена Львовна Николаева (Курганова-Абакуменко), моя мама, работала врачом-микропедиатром во Львове, потом — в Харьковском институте ОХМАТДЕТ, руководила иммуногематологической лабораторией в 8-м родильном доме, а затем работала на областной станции переливания крови. Ей принадлежит ряд опубликованных научных исследований в области микропедиатрии, выполненных под руководством замечательного деятеля медицины Украины профессора Краинской-Игнатовой и, в частности, решающих проблему осуществления заменного переливания крови в случае резус-конфликта и гемолитической болезни [1], [18].

Лев Николаев вёл активную переписку со своим отцом, жившим во Франции. Эта переписка касалась и фундаментальных философских проблем. В архиве семьи, сохранённом моей матерью, есть и дневники тестя Л. П. Николаева — профессора В. И. Недригайлова, а также дневники жены Льва Петровича — Ольги Викторовны Недригайловой-Николаевой [18].

Лев Николаев написал, но не опубликовал целый ряд художественных произведений (в основном, это пьесы острого социально-политического содержания). Неопубликованным осталось также одно из самых любимых произведений моего деда, посвящённое героям романов Достоевского (на грани литературоведения и антропологии) [18].

Всю жизнь мой дед вёл дневник. «Во власти фанатиков» — это один из фрагментов дневника Льва Николаева, охватывающего 1936—1943 годы [18]. Деду довелось испытать власть фанатиков, под которыми он понимал, как это видно из дневника, и Сталина, и Гитлера. Теоретическое сопоставление этих диктаторов, осуществленное в дневниках 1936—1937 годов, уникально. Оно дополняется сравнением условий жизни семьи украинского профессора во время сталинского террора и в период оккупации Украины фашистами (дневники 1941—1943 годов) [18]. Мой дед не разделял иллюзий части интеллигенции Харькова относительно возможных намерений Гитлера (некоторые думали, что Гитлер может принести освобождение от сталинского террора и жить станет хоть немного легче), а последовательно показывал чудовищную жестокость и антинародность как сталинской, так и гитлеровской диктатур.

В настоящей публикации представлен фрагмент из дневника 1936—1937 годов [18], где произведён культурно-исторический анализ судебного процесса над участниками так называемого «троцкистского параллельного центра». Л. П. Николаев одним из первых осуществил попытку научно доказать, что этот процесс грубо сфальсифицирован Сталиным. Живя и работая в Харькове, мой дед в 1937 году, конечно, не мог располагать возможностями современного историка, имеющего доступ к соответствующим архивным материалам, и был вынужден обращаться лишь к советским газетам и к свидетельствам соотечественников. Тем не менее, многие гипотезы Л. П. Николаева относительно целей судебного процесса и причин странного поведения подсудимых впоследствии подтвердились.

Сведения, связанные с основными этапами научной биографии Льва Николаева, почерпнуты мной из краткого биографического очерка, написанного моей бабушкой О. В. Николаевой-Недригайловой [13], из замечательной статьи В. Б. Таршиса «Две жизни — одна судьба» [22], а также из семейного архива [18].

 1. Абакуменко (Николаева-Курганова) Е. Л. Пишу для тебя и себя // Учительская газета. — 1991. — №16. — С. 10.

2. Гомон М. Л. Л. Н. Толстой и харьковчане. — Х.: Основа, 1993. — С. 86—87, 135.

3. Доктор медицинских наук Недригайлова Ольга Викторовна. Личное дело // Архив Харьковского НИИ Ортопедии и травматологии. Харьков, 1943—1972, 95 л.

4. Ефременко А. А., Пацановская Г. С. Виктор Иванович Недригайлов (К 100-летию со дня рождения) // Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии. — М.: Медицина, 1965. — №11. — С. 144—147.

5. Курганов С. Ю. Шестилетние первоклассники // Детский сад со всех сторон. — СПб., 2005. — № 34—35. — С. 105—133.

6. Лев Петрович Николаев. Некролог // Ортопедия, травматология. — 1955. — №1. — С. 94—95.

7. Недригайлов В. И. Дневник 1903 года. — Париж: Rue Mathurin Regnier, 40, 5 этаж.

8. Недригайлов В. И. Доктор Волгин. Пьеса в 4-х действиях. — Х.: Типография «Утро» А. А. Жмудского, Соляник. пер. 12, 1913.

9. Недригайлов В. И. Совесть и водка. Рассказ. — Харьков: Типография М. Зильберберг и С-вья, Рыбная улица, 30-й, 1902.

10. Недригайлова О. В. Иммобилизационные контрактуры. Автореф. диссертации на соискание учёной степени доктора медицинских наук. — Х., 1957.

11. Недригайлова О. В. Основы биомеханики опорно-двигательного аппарата в норме и при патологии // Многотомное руководство по ортопедии и травматологии. Общие вопросы ортопедии и травматологии / Под ред. Н. П. Новаченко и Д. А. Новожилова. — М.: Медицина: 1967. — Т. 1. — С. 221—244.

12. Недригайлова О. В. Происхождение человека. — Х.: Пролетарий, 1926.

13. Недригайлова О. В. Профессор Лев Петрович Николаев (1898—1954) — 50 лет научной, лечебной и организационно-методической деятельности Украинского НИИОТ им. проф. М. И. Ситенко. — К.: Здоровье, 1964. — С. 125—129.

14. Николаев Л. П. Костные заболевания в доисторическом периоде // Ортопедия и травматология. Всеукраинский государственный институт ортопедии и травматологии Наркомздрава УССР. — Х., 1935.

15. Николаев Л. П. Руководство по биомеханике в применении к ортопедии, травматологии и протезированию. — К.: Государственное медицинское изд-во УССР, 1947.

16. Николаев Л. П. Руководство по биомеханике в применении к ортопедии, травматологии и протезированию (часть вторая). — К.: Государственное медицинское изд-во УССР, 1950.

17. Николаев Л. П. Физическое развитие детей-украинцев школьного возраста // Материалы по антропологии Украины. Сб. 1. — Х., 1926.

18. Николаев П. П., Недригайлов В. И., Николаев Л. П., Недригайлова-Николаева О. В., Николаев О. Л., Николаева-Курганова Е. Л., Курганов Ю. Е. Документы и фотографии // Семейный архив Е. Л. Николаевой-Кургановой и С. Ю. Курганова. Харьков, ул. Революции, 5, кв. 37.

19. Николаев П. П. Понятие о Боге как о совершенной основе сознания. — Женева: Imprimerie Fr. Weber, Rue Levrier 3, 1907.

20. Ольга Викторовна Недригайлова-Николаева. Некролог // Ортопедия и травматология. — 1972. — №5. — С. 82.

21. Профессор Лев Петрович Николаев. Личное дело // Архив Харьковского НИИ Ортопедии и травматологии. Харьков, 1943—1954, 53 л.

22. Таршис В. Б. Две жизни — одна судьба. Могучий лев ортопедической биомеханики (К 100-летию со дня рождения Льва Петровича Николаева). У истоков отечественной биомеханики (К 100-летию со дня рождения Ольги Викторовны Недригайловой-Николаевой) // Ортопедия, травматология и протезирование. Научно-практический журнал. — Х., 1998. — № 4. — С. 111—116.

Сергей Курганов

ВО ВЛАСТИ ФАНАТИКОВ
Дневник советского профессора

I

С недоумением спрашиваешь себя: как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний, поруганного и ниоткуда не защищённого существования? — и, к удивлению, отвечаешь: однако же жили!

Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина» (Прекрасная характеристика условий существования интеллигентов в СССР.)

<...> il y a deux grandes manières d’être esclave, celle de Spartacus et celle d’Épictète. L’un brise ses fers, l’autre prouve son âme. Quand l’écrivain enchaîné ne peut recourir а la première manière, il lui reste la seconde.

Victor Hugo, Pendant l’exil, Tome II, 1862¹

Je doute qu’ en aucun pays aujourd’hui, fût-ce dans l’Allemagne de Hitler, l’esprit soit moins libre plus courbé, plus craintif (terrorisé), plus vassalisé qu’ en U. R. S. S.

Andre Gide²

26 декабря 1936

С раннего детства у меня была склонность писать дневники. Мои первые записи были произведены в возрасте семи лет. Я помню, что моя няня переписала мой первый дневник и получилось целых четыре страницы. Если я не ошибаюсь, я жил тогда вместе с родителями в Швейцарии. В этом первом дневнике, содержание которого я припоминаю очень смутно, я описывая моё путешествие из России за границу. Он был написан по-русски. Затем в возрасте 12 лет я вновь стал вести дневник, на этот раз на французском языке. Очень аккуратно, каждый день, я отмечал полученные мною в школе отметки, посещённые спектакли, игры с товарищами. Лишь с четырнадцатилетнего возраста я стал записывать мои впечатления об окружающих людях, о прочитанных книгах, мои мечты о будущем. Эти дневники сохранились у меня. Я прервал эти записи лишь в 1917 году после моего приезда в Россию.

Тогда время было тяжёлое. Я голодал, много работал, давал уроки французского языка и учился в университете. Не было возможности записывать свои переживания: их было слишком много, они были слишком разнообразные и слишком яркие. Для того, чтобы их записать, нужно было сосредоточиться, а жизнь была тогда такая бурлящая, такая волнующая, что уединиться душевно и сосредоточиться было невозможно.

Я начал вновь писать дневник в 1932 году. Настроение в то время было у меня очень тяжёлым. Был голод. Кругом меня я видел истощённых, озлоблённых, измученных людей. Меня беспокоила судьба моей семьи. Я предчувствовал арест. В моём дневнике отразилось моё тяжёлое настроение. В первые дни после моего ареста жена уничтожила его.

И вот я вновь начинаю писать дневник. Чем объясняется эта склонность записывать свои переживания? — Прежде всего тем, что я всю жизнь чувствовал себя одиноким. Мой шизотимический характер отличается замкнутостью. В детстве у меня было лишь мало друзей. Сейчас их у меня совсем нет. Есть жена, которую я очень люблю и которой я сообщаю все мои мысли. Но это недостаточно. Хочется сохранить как можно больше частиц моего вечно меняющегося «я». Этого можно достичь только посредством записей. Так много пережито и так много забыто! Забытое — это есть навсегда исчезнувшая часть моей души. Это есть частичная смерть моей личности. Я испытываю тяжёлое чувство, когда убеждаюсь в том, что я забыл те или иные события моей жизни, которые в своё время остро переживались мною. К сожалению, я обладаю способностью особенно быстро забывать счастливые моменты, и наоборот, грустные или позорные воспоминания сохраняются моей памятью гораздо дольше. Эта особенность находится, вероятно, также в связи с моим шизотимическим темпераментом. Если верить моей памяти, моя жизнь была полна только неприятными переживаниями. Между тем, это несомненно не так.

Было, конечно, очень много тяжёлого, но были радостные дни. Моя память, это решето, пропускающее все счастливые события и задерживающее лишь грустные и ужасные. Дневник позволяет исправить эти дефекты памяти, ибо можно записывать как горе, так и радость. Правда, у меня существует всегда большой стимул фиксировать моё внимание на тяжёлых событиях, но я постараюсь впредь избежать этого недостатка и придать моим записям более объективный характер.

Другая причина, которая побуждает меня писать дневник, это то, что мы находимся накануне величайших событий. Так же, как в 1917 году, земной шар представляет собою кипящий котёл. Все ждут, что скоро будет война, а за ней последует несомненно ряд внутренних переворотов. Не знаю, увижу ли я это. Возможно, что мне суждено погибнуть раньше. Но если я буду свидетелем этих ужасных событий и если я переживу их, мне, вероятно, будет интересно когда-нибудь перечитать эти записи.

Может быть, и мои дети или внуки когда-нибудь возьмут в руки эту тетрадь и им будет интересно знать, как жил и страдал их отец или дед.

Итак — решено! Я буду писать дневник. Я буду записывать не только мои мысли и личные переживания, но буду отмечать также и некоторые политические события. Я предвижу заранее, что мой дневник будет довольно бессвязным, но это почти неизбежно, так как систематизированное изложение получается только в том случае, если приходится описывать давно минувшее. Лишь тогда можно дать каждому событию присущий ему удельный вес и отдавать больше внимания «важному», «главному», нежели «мелкому» и «второстепенному». Но при ежедневных записях трудно оценить значение переживаемого: то, что волнует в данное время, кажется наиболее важным и интересным. Впрочем, иногда именно в мелочах наиболее ярко выявляется сущность человека.

27 декабря

Сегодня я прочёл в газете «Правда» (от 26-го декабря) статью Хотимского, озаглавленную «Здоровье населения СССР». Я не верил своим глазам, читая те цифры, которые приводит там этот неизвестный мне автор. Оказывается, что по сравнению с 1913 годом заболевания сифилиса в СССР уменьшились на 85%. Среди крестьян призывного возраста в Харьковской, Московской, Свердловской, Курской областях, в Белорусской ССР, в Армянской ССР и в ряде других областей СССР не обнаружено ни одного сифилитика! По сравнению с 1913 годом заболевания дифтерией уменьшились на 80%, заболевания брюшным тифом — на 71%, оспой на 96% и т. д.... Процент физически слаборазвитых призывных оказался ничтожным и по различным областям не превышал 1,9%, между тем как в 1913 г. он достигал местами 15—20%.

Ведь это всё ложь с начала и до конца! Никто не верит этой лжи. Для чего же её печатать в газете, являющейся центральным органом коммунистической партии?

Передо мной лежит сейчас брошюра профессора С. А. Томилина «Венерические болезни в окружных городах Украины в 1927 г.» В конце 1928 г. она была издана с очень хвалебным предисловием народного комиссара здравоохранения Украины Д. Ефимова. Затем она была предана диалектической анафеме, и профессора Томилина изгнали из занимавшейся им кафедры социальной гигиены за то, что он в этой брошюре, а также в некоторых других научных работах не подделал цифры и опубликовал статистические материалы, вполне соответствующие действительности. (В то время было ещё возможно печатать статистические материалы о распространении различных заболеваний, не фальсифицируя их.) Какие же цифры приводятся проф. Томилиным? Оказывается, в 1913 г. на Украине на 10 000 населения имелось 45,0 сифилитика, а в 1924 г. — 46,7 сифилитика. Иначе говоря, за указанный период никакого снижения не произошло. При этом сифилис по сравнению с гонореей и мягким шанкром приобрёл большее распространение, как это видно из следующих данных:

Так было 9 лет тому назад. И вот оказывается, что в 1936 г. распространении сифилиса уменьшилось на 85%! Блажен, кто верует этому! В квартире, в которой я живу, занимают одну комнату доцент З. И. Синельников и его жена д-р Воловник. Оба они — венерологи. Д-р Воловник работает в студенческой амбулатории. Оба рассказывали мне, какой большой процент молодых людей больны венерическими болезнями. Кому же верить? Заведомо фальсифицированным цифрам официальных статистик или лечащим врачам, перед глазами которых проходит ежедневно громадный материал? Что касается цифр о распространении дифтерии, скарлатины, брюшного тифа и т. д., то я не располагаю другими материалами, которые можно было бы противопоставить официальным цифрам. Ведь все эти данные засекречены и совершенно недоступны. Но все врачи прекрасно знают, какие громадные эпидемии дифтерии и скарлатины были и в прошлом, и в этом году в г. Харькове. Месяца два тому назад я лично слышал доклад заместителя наркома здравоохранения УССР Медведя, который громил дирекцию харьковского Института экспериментальной медицины за то, что сотрудники института занимались разработкой малоактуальных проблем, в то время как на Украине ещё свирепствуют эпидемии брюшного тифа, дифтерии, скарлатины и т. д.... Вот разберись, где правда? Если верно, что инфекционные заболевания уменьшились на 70—80%, то для чего нужно было заместителю наркома здравоохранения упрекать сотрудников УИЭМа в том, что они не занимались изучением инфекционных заболеваний (чем, кстати сказать, им и не следовало заниматься, так как имеется в Харькове другой, очень мощный бактериологический институт, который специально изучает различные инфекции).

Я часто задавал себе вопрос: для чего так нагло лгут советские газеты, перещеголявшие в этом отношении даже наиболее продажные буржуазные газеты? Ужас заключается в том, что эта ложь должна обязательно распространяться не только в газетах, но и в научных работах. Если какой-нибудь учёный осмеливается привести в своей работе цифру, хоть в слабой степени расходящуюся с официальными данными, его за это беспощадно ругают на собраниях, в печати, а иногда выгоняют с занимаемой должности. Советский учёный поставлен перед перспективой либо лгать, либо замалчивать истину, что также является формой лжи.

Для всех истинных учёных, т. е. для честных людей эта неизбежная ложь является чрезвычайно тягостной! Я думаю, что советская власть не потерпела бы никакого ущерба, если бы о распространении заболеваний в СССР писалась бы правда. Весьма возможно, что многие инфекции несколько уменьшились по своему распространению, но, конечно, не на 70—80%. Если бы писалась правда, она оказалась бы достаточной для того, чтобы доказать несомненность успеха советского здравоохранения. Для чего же врать? Неужели же вы не понимаете, дорогие товарищи, что вы этим приносите не пользу, а вред советской власти, ибо вашим заведомо ложным цифрам никто не поверит ни у нас, ни за границей!

28 декабря

Жена мне сообщила, что уволен из научно-исследовательского института, в котором он работал, профессор Коцевалов. По словам его сестры, он уволен за то, что печатал слишком много научных работ за границей. Лишь в течение последнего года он издал в иностранных журналах десяток научных статей. Странный человек этот Коцевалов! Он — эпилептик и на вид почти идиот: ходит всегда под руку с своей старушкой матерью, так как эта последняя боится оставить его одного. И вместе с этим он является крупнейшим учёным. Он знает в совершенстве латинский и греческий языки; он владеет ими настолько хорошо, что некоторые свои статьи он написал на древнегреческом наречии. Его специальность — эпиграфика, т. е. расшифровка древних надписей. С социалистическим строительством и промышленностью эта наука связана очень слабо. Очевидно поэтому трудами Коцевалова в СССР почти никто не интересуется. Что же ему оставалось делать, как не посылать свои работы в иностранные научные журналы? И за это этого безобиднейшего и преданнейшего науке учёного идиота сократили из Института истории культуры! Бедная советская наука! В 1924—1928 гг. она начала было расцветать. Затем она всё более и более хирела, и наконец недавно вождь народов Сталин прикончил её одной фразой: «Что это за наука, если она не связана с практикой!» Этими словами он похоронил науку в СССР, ибо наука должна быть прежде всего наукой, т. е. точной констатацией явлений во всех отраслях знаний независимо от того, нужны ли эти данные для социалистического строительства или не нужны. Практическое применение знаний не является целью науки; оно оказывается лишь одним из возможных следствий научных исследований. Производя свои научные изыскания, учёный часто не может предвидеть, какие практические применения найдут установленные им данные. Когда Мечников изучал явления метаморфоза у насекомых, он, вероятно, не думал о том, что из этих чисто теоретических исследований возникнет стройное учение о фагоцитозе, имеющее большое практическое значение для медицины. Требовать от учёного, чтобы он ставил себе только практические задания, это значит не понимать, что такое наука.

Коцевалова было легко сократить за ненадобностью! И действительно, без его науки могут легко обойтись наши современные варвары. Это не мешает им, конечно, из чисто политических соображений, торжественно встречать чехословацкого профессора Грозного, печатать в газетах статьи о значении его работ по изучению хеттского наречия! Какая это ложь! Всё это делается исключительно для того, чтобы доказать миру, что и мы являемся культурными людьми, что и мы интересуемся историей древних народов. А на самом деле наши советские учёные (крупнейшие специалисты по изучению античного мира) либо сосланы в Сибирь, либо сокращены за ненадобностью. Особенно возмутительно то, что предлогом для увольнения является печатание слишком большого числа научных работ за границей! Какая дикость! Каждая страна гордится тем, что её учёный известен всему миру. У нас, наоборот, считается позорным издавать свои научные статьи за границей. Летом этого года произошло гнусное издевательство над академиком Лузиным, которого попрекали, в частности, в том, что он слишком много научных работ печатал за границей, причём он якобы посылал в иностранные журналы свои лучшие работы. Между тем печатать что-либо в СССР является весьма трудным. Научных журналов — мало. Некоторые из них выходят нерегулярно (например, «Антропологический журнал»). Бумага — отвратительная: печатать на ней рисунки и рентгенограммы почти невозможно. Оформление журналов — безобразное. А самое главное — это то, что можно получить право печатать работу только после бесчисленных издевательств рецензентов, которые страшно перепуганы и требуют обычно от авторов самые нелепые переделки и сокращения. Дабы кто-нибудь не подумал, что в работе есть что-то неблагонадёжное, какие-нибудь намёки на антисоветское вольнодумие. Вполне понятно, что при таких условиях советские учёные до последнего времени стремились посылать свои научные работы за границу. Ведь Коцевалову оставалось либо отказаться от своей научной деятельности и ничего не печатать, либо издавать свои труды за границей, ибо в СССР нет журналов по его специальности. Неужели он заслужил за это столь большую кару, как быть выгнанным из научного учреждения и остаться без службы? Дикость и глупость!

Свинья под дубом вековым...

30 декабря

Выписка из газеты «Известия» от 28 декабря: «Как мы уже сообщали (“Известия” от 26 декабря) на сессии Академии сельско-хоз. наук резкой критике были подвергнуты ошибки акад. А. С. Серебровского. Вчера акад. Серебровский выступил с заявлением, в котором признал свои ошибки и квалифицировал свои взгляды, высказанные в статье в 1929 году, как контрреволюционные и ненаучные, “которые могут быть использованы фашизмом в своих целях”. Акад. Серебровский заявил, что статья эта “правильно квалифицированная недавно в ‘Известиях’” как “контрреволюционный бред”, представляет собою целую цепь грубейших политических и антинаучных антимарксистских ошибок».

В «Правде» за 29 декабря напечатана речь акад. Мейстера, который, очевидно, является одним из «наших людей», т. е. человеком, готовым к любому словоизвержению по указке приставленного к нему чекиста. Критикуя Серебровского, он заявляет, что «советская женщина» никогда не простит ему тех взглядов, которые он высказал в своё время, что память об ошибках Серебровского переживёт его самого. Иначе говоря, он проклял Серебровского до седьмого поколения.

В чём же заключаются преступления этого окаянного грешника? В 1929 г., когда ещё существовал «Евгенический журнал», он написал статью о том, что для повышения производительности труда нужно подумать о создании физически крепкого и умственно хорошо развитого поколения. Для этого он предлагал сделать опыт искусственного обсеменения известного количества женщин по их собственному желанию, взявши сперму у какого-нибудь видного большевика. В качестве такого он в частных разговорах намечал Бухарина. В этой статье у него были такие выражения, как «пятилетка — это генофонд». Надо признать, что эта статья не блистала особым умом. Совершенно ясно, что евгенические задания по улучшению расы неосуществимы у человека. Конечно, нашлось бы много женщин, которые пожелали бы быть обсеменёнными и затем получать от государства пособие на воспитание ребёнка. Но от этого вряд ли бы особенно улучшилось наше поколение людей, ибо наследственный фонд каждого человека настолько мало известен, что невозможно предвидеть, дало ли бы подобное обсеменение положительные или отрицательные результаты. В частности, умственные особенности являются, по-видимому, рецессивными признаками, и среди десятка тысяч маленьких бухаринцев, вероятно, оказалось бы очень мало психически похожих на своего отца. Абсурдно также говорить, что успех пятилетки зависит от генофонда. Какой тут генофонд, когда можно силой или голодом заставить наших баранов совершить любую работу по планам советских или иностранных специалистов! Человеческого мяса у нас много, и из этого мяса можно выжать нечеловеческие затраты энергии. Итак, статья Серебровского не являлась удачной. И тем не менее трудно не возмущаться той травлей, которой подвергался этот человек в течение семи лет. Он каялся десятки раз, и тем не менее травля продолжалась. Теперь оказывается, что его «преступление» не забудется и после его смерти. Видите ли, он оскорбил «советскую женщину» тем, что предположил, что её можно искусственно обсеменить, и она этого ему никогда не простит. Как будто советские женщины, за редким исключением, знают о существовании Серебровского и как будто им не глубоко начихать на его взгляды! Впрочем, если бы дать публикацию в газете о том, что нужны женщины для искусственного оплодотворения семенем Сталина или Ворошилова, разве не нашлось бы тысячи психопаток и аферисток, которые согласились бы подвергнуться этим «экспериментам»? Конечно, да.

И вот наряду с подобной травлей учёного, с требованием, чтобы он публично раскаялся и постучал бы лбом об землю, пишется в газетах о том, что нигде на земном шаре учёные не имеют такой свободы творчества, как у нас. А в конституции написано: свобода слова, свобода печати. Какое это издевательство! Какой это цинизм!

31 декабря (утром)

Вчера вечером вернулся из командировки некий гражданин Вайнштейн, аптекарь, занимающий комнату, смежную с моей. Я имею привычку не разговаривать с другими квартирантами. Исключением является д-р Синельников. Поэтому лично с Вайнштейном я не беседовал, но, как экспансивный еврей, он так громко кричал в коридоре у самой моей двери, что мне поневоле пришлось слышать всё, о чём он говорил. Этот аптекарь является чем-то вроде коммивояжёра, который разъезжает по всему Союзу и распространяет какие-то фармацевтические продукты. На этот раз он побывал в ряде мелких городишек Курской и Воронежской областей. В этих частях СССР был сильный неурожай, а сейчас — голод. Люди по трое суток стоят в очереди за хлебом, причём качество этого продукта таково, что он лишь в малой степени соответствует своему названию. Вот — действительность. В наших газетах об этом, конечно, ни слова. Вместо этого — бесконечное словоблудие о том, что «жить стало легче, жить стало веселей», «что нигде так радостно и привольно не живётся, как в СССР», что в других странах голод, а у нас благодать. Когда Гитлер на Нюренбергском съезде фашистов заявил, что у нас — голод, как наши газеты издевались над этим, сколько карикатур было нарисовано о голоде в Германии! И наряду с этим цинически скрывается, что в самом центре страны целые области лишены хлеба. А ведь это только начало зимы... Ведь будущий урожай лишь через восемь месяцев!

Голод! Опять голод! Был голод в 1921—1922 гг. Был ужасный голод в 1931—33 гг. И вот опять в 1936—37 гг. страна голодает. Почему? В 1921—22 гг. отвечали: голод объясняется разрухой после гражданской войны. В 1932—33 гг. голод тщательно скрывался и отрицался, но неофициально его объясняли тем, что все средства были брошены на индустриализацию и для оплаты долгов наш хлеб вывозился за бесценок за границу. Но теперь! Теперь, когда страна окрепла, индустриализировалась, когда имеются сотни тысяч тракторов, тысячи комбайнеров. Теперь, когда нет необходимости посылать в таком количестве хлеб за границу! Надо признать, что лишь исключительно неумелое руководство сельским хозяйством может привести к подобным результатам на 20-м году после октябрьской революции! Дело, конечно, не во вредительстве, а в полном неумении руководить страной. Конечно, если голод станет явным, будет «раскрыта» контрреволюционная организация, которую обвинят во всех бедствиях. Расстреляют вновь сорок или пятьдесят совершенно невинных людей, которых предварительно заставят признаться в невероятных преступлениях. Найдутся даже дураки, которые поверят в то, что они голодают потому, что какие-то злодеи задумали напакостить советской власти!

Итак, в стране опять голод. А у нас в Харькове — благодать: в магазинах — много продуктов. В булочных — много прекрасного хлеба. Это делается для того, чтобы была видимость счастливой, привольной жизни. Ведь иностранцы, посещающие СССР, вряд ли будут разъезжать по городам и сёлам Курской и Воронежской губернии. Но многие из них побывают в Москве, Ленинграде, Харькове и других крупных городах. И вот в этих-то местах создается видимость благодати. Но надолго ли это будет возможно? Ведь 3—4 года тому назад люди голодали и в больших городах. То, что голод в стране, — это ужасно. Но не менее ужасно то, что это скрывается и что об этом нельзя ни писать, ни говорить. Страна задавлена и мрачно молчит...

31 декабря (вечером)

Часа через три наступит новый год. Готов ужин, но настроение духа не праздничное. Я только что прочёл последние номера газет и не могу думать ни о чём другом, как о политике. В «Правде» (от 30 декабря) напечатан отчёт заседания Академии наук СССР, на котором были исключены академики Чичибабин и Ипатьев. В чём «преступления» этих лиц, «недостойных быть советскими гражданами»? В том, что они уехали за границу, поступили на службу к каким-то промышленным фирмам и отказались вернуться в СССР. Ипатьев указал, что он не может расторгнуть договор с фирмой. Чичибабин заявил, что ему создали за границей прекрасные условия для работы, каких он не имел в СССР, и что поэтому в интересах науки он пока остаётся за границей. И вот за это оба исключены из Академии и, по-видимому, будут лишены советского гражданства. Выходит, что все граждане в СССР, и старые, и молодые, являются на положении мобилизованных. Они не имеют права жить за границей без разрешения советской власти, обязаны по первому же зову вернуться обратно на родину. До этого не додумалось пока ни одно буржуазное правительство. Это не пришло в голову и царским министрам времён Николая I. В самые мрачные времена реакции учёные имели право жить и работать в других странах. Перечитывая недавно третий том «Курса русской истории» Ключевского, я отметил там следующее интересное историческое событие. В конце Смутного времени, а именно 4 февраля 1610 г., был заключён договор между послом Московского государства и польским королём Сигизмундом. Русские, обессиленные длительными междуусобными распрями, принуждены были согласиться на самые унизительные условия. Они готовы были признать сына Сигизмунда Владислава — русским царём. Тем не менее представители Москвы пытались отстоять некоторые права — неприкосновенность православной веры, личную свободу каждого гражданина, запрещение наказаний без суда и т. д.... И вот в перечне личных прав каждого гражданина числится следующий пункт: «Каждому из народа московского для науки вольно ездить в другие государства христианские, и государь имущества за то отнимать не будет». Иначе говоря, более трёхсот лет тому назад русские граждане имели полную свободу уезжать за границу для науки, т. е., очевидно, для того, чтобы там учиться. А теперь, когда наступил «социализм», лишают двух русских граждан звания академиков за то, что они остались жить за границей дольше положенного им срока. Попробовал бы ныне советский гражданин поехать в иноземные края для «науки». Если он только не связан с ГПУ и не выполняет какого-нибудь секретного задания, нечего ему шататься за границу, ибо «у нас наука находится на недосягаемой высоте и намного перегнала буржуазную науку». Любопытно в этом отношении дело с научной командировкой проф. Ситенко. Он считается «вполне советским учёным», т. е. таким учёным, который по первому приказу готов заявить, что советская конституция наиболее демократическая из всех существующих, а Сталин — наиболее гениальный из всех людей. И вот профессору Ситенко во время празднования юбилея Наркомздрав даровал трёхмесячную командировку за границу. Ситенко поверил этому и всем рассказывал, что в августе 1936 г. он поедет в Америку. Однако, в дальнейшем выяснилось, что обещанная командировка осталась висеть в воздухе. Прошёл 1936 год, и «заслуженный деятель наук» проф. Ситенко не выехал за пределы СССР. Что же говорить о простом смертном? Не менее любопытен и следующий факт. В модной у нас пьесе «Платон Кречет» талантливый хирург, спасший смелой операцией жизнь наркому, получает в награду заграничную командировку. Любому иностранцу подобная «высшая» награда показалась бы по меньшей мере странной. Ведь в других странах люди привыкли свободно разъезжать вдоль и поперёк Европы и всех пяти частей света: лишь бы были деньги, поезжай куда хочешь. А у нас удаётся вырваться из-за колючей проволоки, которой обтянуты границы СССР, только тем удачникам, которым посчастливилось спасти какого-нибудь наркома! Эту пьесу смотрели десятки тысяч зрителей, все настолько привыкли к создавшемуся гнусному, позорному положению, что никому не приходит в голову, что заграничная командировка — это не награда, а неотъемлемое право каждого гражданина, а тем более научного работника, что это право, которое добыл русский народ уже более трёхсот лет тому назад!.. Ну, вот и довольно: написал это, и на душе стало немного легче. Близится полночь. Пора идти встречать Новый год.

1 января 1937 (утром)

Лежу больной. Очередная ангина. Прочёл последний номер журнала «За рубежом», в котором приведены выдержки из французских газет относительно политического режима в Германии. Ужаснулся. Если много несправедливого у нас в СССР, то что же сказать о том гнёте, о том мракобесии, которые задавили Германию. И те, и другие — мерзавцы и душители свободы. Но всё-таки, кто же лучше? Несомненно, бесконечно лучше в СССР. Почему? Потому что здесь хоть многие идеалы хорошие. Правда, на практике выходит совершенно иначе. Но утешаешься тем, что практика извращается глупыми или гнусными людьми. А многие из принципов коммунистического государства, изложенные на бумаге, являются прекрасными. Этого нельзя сказать про фашизм. Там гнусная практика соответствует омерзительным идеалам. Я с детства являюсь интернационалистом. Мне чужды и глубоко омерзительны лозунги вроде «Deutschland über alles». Меня тошнит от расовой вражды. Я не могу сочувствовать антисемитическим законам. Отец меня воспитал в ненависти к насилию. Самым ужасным на свете кажется мне война, для какой бы цели она не производилась. А между тем, именно война является одним из основных идеалов фашистов. Слова «родина», «национальная честь» являются для меня кровавыми лозунгами, которые прикрывают самые безмерные издевательства над свободою личности. Между тем, культ именно этих идеалов считается священным у фашистов. Как пишет газета «Тан»: «Для уничтожения свободы слова новый кодекс изобрёл прекрасную формулу: “защита чести”. Всякая критика фюрера — покушение на его честь и подлежит наказанию, вплоть до пожизненного заключения. Не меньше охраняется честь мёртвых: “Каждого дурно отзывающегося о Гинденбурге, Хорсте Весселе или Фридрихе II могут посадить в тюрьму”». Какая всё это мерзость! Правда, у нас в этом отношении не лучше. Если в этой цитате заменить Гитлера Сталиным, а Гинденбурга и Хорста Весселя Марксом и Энгельсом, то всё, что сказано о Германии, окажется подходящим и для СССР. Но всё же у немцев как-то резче проявляется тупой беспрекословный культ этих отвратительных идеалов.

Итак, мерзость и там, и тут. Здесь относительно лучше, но разница лишь в степени сдавления горла петлей. Что же делать честным людям? Молчать — ввиду того, что говорить правду равносильно самоубийству. Стараться держаться как можно подальше от всей этой гнуси. Честно работать, так как работа необходима человечеству при любом режиме. Стремиться к тому, чтобы поступки как можно меньше расходились с требованиями совести...

1 января (вечером)

Жена с детьми пошла на ёлку. Я остался один. Пульс очень скверный. Руки холодные. Голова болит. Тошнит. По-видимому, я отравлен стрептококковыми токсинами. И вот через четверть часа после ухода жены началась следующая дикая сцена. Домашняя работница соседей выпила по случаю праздника два стакана водки. Получилось острое отравление алкоголем. Она потеряла сознание, дико кричит и катается по полу. Её положили в коридоре около моей двери, на расстоянии 4—5 шагов от той кровати, на которой я лежу. Соседям, видите ли, неудобно поместить её в своей комнате, так как они живут в тесноте. Скорую помощь они не вызывают потому, что жалко заплатить 25 рублей. И всё это происходит в квартире дома научных работников. Я думаю, что нигде в мире профессор не принуждён жить в подобных условиях. Я занимаю две комнаты в перенаселённой квартире. В этих двух комнатах живут шесть человек (из них двое детей). Я ни минуты не могу остаться один. Заниматься, работать при таких условиях невозможно. Я много раз хлопотал перед секцией научных работников о том, чтобы мне предоставили квартиру хотя бы из трёх комнат. Я всегда получал отказ. Я просил, чтобы мне дали лишнюю комнатушку в той квартире, в которой я живу. Каждый раз — отказ. В течение последних лет много раз здесь освобождались комнаты, но в них вселяли кого угодно (дворника, студентку, занимающуюся проституцией, учительницу, не имеющую никакого отношения к научной работе), но третьей комнаты мне не предоставляли. И это называется «бережным отношением к человеку»! Наряду с этим квартиры сотнями раздаются людям, которые в большинстве представляют лишь очень низкую социальную ценность! Делается положительно всё, что можно, чтобы уничтожить остатки русской интеллигенции. Сколько интеллигентов сосланы в Сибирь, в «восточные области» Европейской части СССР, на Соловки, на стройку канала Волга—Москва!.. А оставшиеся, за исключением нескольких тысяч привилегированных, поставлены в жуткие бытовые условия. А новой советской интеллигенции нет. Ведь нельзя же назвать интеллигентами полуграмотных людей, даже если они закончили высшее учебное заведение. Недели две тому назад была произведена проверка грамотности студентов Харьковского университета: им предложили написать диктант на русском языке. Оказалось, что 94% студентов получили оценку «плохо» и «очень плохо» и лишь 0,8% — оценку «отлично». Итак, меньше одного процента студентов могут писать без ошибок. И это на 20-й год после октябрьской революции. Такие интеллигенты могут скорее быть бременем, нежели пользой для государства. Одно дело, конечно, понастроить по планам старых русских инженеров и иностранных специалистов много фабрик и электростанций, а другое дело — создать свою, новую, социалистическую культуру. Ведь революция, всколыхнувшая глубокие массы народа, не выдвинула ни одного талантливого поэта, композитора, драматурга. Много и тех, и других, и третьих, но какова их ценность! Поэтому следовало как зеницу ока хранить остатки старой интеллигенции, ибо она возникла путём отбора наиболее одарённых представителей русского народа. Вместо этого интеллигенция затравлена, унижена, придавлена и в значительной мере уничтожена. Правильно сказал Сталин: «Кадры решают всё». А с такими кадрами, какие имеются сейчас, больших культурных ценностей не создать.

2 января (утром)

Вчера производилась в Харькове предварительная перепись населения. Жителям нашей квартиры было заявлено, что до двух часов дня они должны сидеть дома и ждать переписчика. Между тем, этот последний явился к трём часам. При заполнении анкеты некоторые недоразумения вызвал пункт «Верующий или неверующий?» Несмотря на то, что в газетах неоднократно писалось о том, что гражданам гарантирована тайна их ответов, многие боятся сказать, что они веруют. Одна домашняя работница в нашей квартире сбежала, чтобы не заполнять эту анкету: она — верующая, но боится об этом заявить и вместе с тем не хочет лгать и говорить, что она не верит. Когда переписчик обратился с этим же вопросом к немке, служащей гувернанткой моей дочери, она оказалась в большом затруднении и не знала, что ответить. «Как вам сказать? — заявила она. — Временами я верую, а временами нет. Как когда! Раз в год я в церкви бываю!» Несмотря на это, её записали неверующей. Какое значение могут иметь подобные статистические данные, если люди боятся говорить правду? Все напуганы. Никто не верит обещаниям правительства. Вот и окажется, вероятно, что лишь ничтожная часть граждан СССР имеет веру в различные религии, а между тем это несомненно не так. Со слов одного лётчика мне известно, что когда красноармейцы совершают прыжок с парашютом, они почти все перед тем, как прыгать, осеняют себя крестным знамением. Что это? Вера или просто привычка?

2 января (вечером)

Я заканчиваю чтение книги Макса Гельца «От белого креста к красному знамени». Русский перевод её был издан в 1930 г. Макс Гельц — видный немецкий коммунист; в период 1918—1920 гг. он руководил несколько раз рабочими восстаниями, произвёл много экспроприаций и, будучи арестованным, совершил несколько удачных побегов. Читая его книгу, я был глубоко удивлён тем, что гражданская война в Германии имела гораздо более гуманные формы, чем у нас, и тем, что немецкое правосудие, которое Гельц стремится размалевать самыми тёмными красками, является, по его же данным, бесконечно более справедливым и менее жестоким, чем советские политические органы, т. е. чем ГПУ.

Я невольно сравнил те условия, в которых я находился в течение моего заключения в специальном корпусе ГПУ УССР в 1933 г., с теми, в которых был Гельц в Моабитской тюрьме в Берлине. Гельц жалуется на то, что его выводили гулять в тюремный двор лишь на 20 минут. Что касается меня, то я не гулял ни разу в течение двух с половиной месяцев, и другие заключённые также не выводились на прогулки. Гельц жалуется на то, что его спрашивали «целыми днями». Между тем в ГПУ заключённых допрашивают преимущественно по ночам, а днём им строго запрещается спать. При этом человек скоро доводится до невменяемого состояния. Гельц возмущается тем, что его камера ночью была всё время освещена. «Ночи, — пишет он, — превратились из-за этого в сплошное мучение. Немногие люди могут спать при свете; я принадлежу к числу тех, кто не может уснуть в освещённой комнате, как бы он ни устал». Что бы он сказал, если бы был подвергнут заключению в спецкорпусе ГПУ! Там имеются камеры, в которые дневной свет не проникает никогда и которые всё время, и днём, и ночью, освещены яркими электрическими лампочками. Во всех прочих камерах лампочки в 200 свечей горят целую ночь, и яркий свет ослепляет глаза заключённого. Гельц добился того, чтобы электрическая лампочка была обёрнута бумагой. Этого, конечно, никогда не разрешили бы в ГПУ. Защищая глаза от слишком яркого света, я пробовал прикрывать лицо кепкой, но вахтёры меня будили, грубо ругали и требовали, чтобы я снял шапку: им нужно было видеть моё лицо даже во время сна. В Моабитской тюрьме заключённому давали 550 гр. хлеба и 1,75 литра супа в сутки. В ГПУ мне выдавали не более 300 гр. хлеба ужасного качества и две кружки борща из прогнившей капусты. Гельц, сидя в тюрьме, читал книги Достоевского, Тагора, Толстого и других писателей. Я, в течение первых 40 дней заключения, не только не имел книг, газет и журналов, но иногда у меня не было бумаги для подтирки и приходилось подтираться рукой, а затем мыть её под краном. Гельц с первых дней заключения получил трёх адвокатов, с которыми он мог советоваться и которые были связью между ним и внешним миром. Что касается меня, то я, как собака, был схвачен на улице и до момента моего освобождения я оказался в полной изоляции, т. е. имел общение только с тем следователем, который меня допрашивал и который твердил мне: «Сознавайтесь, ибо вы находитесь в полной нашей власти. Ваша жена арестована, ваши дети брошены на произвол судьбы. Мы уничтожим не только вас, но и вашу семью». Эта ложь о моей семье была для меня самой ужасной из всех пыток. Гельца публично судили; он имел возможность не только защищаться, но произнёс даже речь, обличающую своих обвинителей. В ГПУ заключённый не видит никого, кроме одного или двух следователей. Суда нет. Вернее, коллегия ГПУ, состоящая из пяти человек, судит человека «заочно», т. е. лишь на основании материалов, представленных следователем. Гельцу был предъявлен ряд обвинений; он возмущается тем, что некоторые из этих обвинений были ложными. Мне никаких обвинений не было предъявлено. Требовали от меня признания моих «преступлений», но в чём они заключались, мне было неизвестно. Я чувствовал себя совершенно невиновным, но при таких условиях доказать мою невиновность я никак не мог. Наконец, наиболее любопытными являются следующие слова Гельца: «Мне могло быть вменено только то, что я действительно совершил и что я совершенно открыто признавал: государственная измена, мятеж, конфискации, взятие заложников, взрывы железнодорожных путей и прочее. Таким образом, я был уверен, что дело закончится сравнительно благополучно, но допуская возможность того, что буду присуждён к нескольким годам тюремного заключения». Эти фразы, перенесённые на нашу советскую действительность, показались бы трогательно наивными. Да ведь у нас за десятую часть каждого из упомянутых политических преступлений ГПУ присудило бы не колеблясь к смертной казни. Если бы ГПУ захватило какого-нибудь контрреволюционера такого крупного масштаба, каким среди немецких коммунистов был Гельц, с ним недолго бы церемонились: его немедленно бы расстреляли. Ведь у нас, не колеблясь, казнят за гораздо меньшие проступки. Произведённое мною сравнение между условиями тюремного заключения в СССР и в Германии ярко показывает, какой степени одичания достигли чекисты, применяющие все средства для того, чтобы добиться хотя бы ложного сознания. А ведь мне говорили, что я нахожусь в особо привилегированных условиях. И я верю этому. Ведь я у них считался не «безнадёжным». Трудно вообразить, в каких же зверских условиях находятся те, судьба которых предрешена. Но самое возмутительное — это то, что все следователи, с которыми я имел дело, мне твердили, что ГПУ — это самое гуманное учреждение из всех существующих в мире судебных органов для политических заключённых. Вот эта ложь является, пожалуй, ещё более возмутительной, чем те невероятные издевательства, которым подвергаются в ГПУ нередко совершенно невиновные люди, не знающие даже, за что их арестовали!

Всё это приводит к мысли о том, что столь утончённое глумление над личностью возможно только у нас вследствие некультурности и одичалости народа. Есть основание думать, что если коммунизм восторжествует в других странах, он примет там совершенно иные, более человеческие формы, нежели в СССР. Есть даже надежда, что победа коммунизма в других странах приведёт к некоторому смягчению политического гнёта у нас. Это, к сожалению, единственная надежда на улучшение того ужасного положения, в котором очутился 170-миллионный народ. Но, конечно, эта надежда имеет очень мало шансов сбыться. Другие европейские народы слишком культурны, чтобы пожелать установления у себя той азиатчины, которая столь пышно расцвела у нас и которая, под новым обликом, является повторением худших времён русской истории, а именно опричнины Иоанна Грозного и аракчеевщины. Впрочем, ведь фашизм является воскрешением той же азиатчины, но под другими лозунгами. Поскольку он восторжествовал в некоторых странах, почему бы не мог прийти ему на смену коммунизм?.. Если эта смена действительно возможна, хоть бы она наступала поскорее: может быть, нам станет немного легче дышать...

3 января

Хотя моя ангина ещё не закончилась, я пошёл сегодня на несколько часов в Институт ортопедии. Перед началом одного совещания в кабинете директора проф. Левин рассказал некоторые новости относительно недавно закончившегося съезда невропатологов. Не ручаюсь за их абсолютную точность, так как сам Левин на этом съезде не был. По его словам, там выступал народный комиссар здравоохранения Каминский и взял под свою защиту проф. Штефко и проф. Левита, научные работы которых недавно резко критиковались в советской центральной прессе. В частности, в «Известиях» была напечатана статья невропатолога Сеппа, который охарактеризовал некоторые работы Штефко по капилляроскопии как фашистские и контрреволюционные. Говорят, что Каминский в своей речи резко отозвался о статье Сеппа и заявил в свою очередь, что это «контрреволюционный бред». То, что достоверно, это то, что он изъял из 1-ого бюллетеня съезда ту часть, в которой приводилась критика работ Левита и Штефко.

Но Каминский, очевидно, переоценил свою власть. Поскольку статья Сеппа уже появилась в «Известиях», т. е. была как бы санкционирована коммунистической партией, выступать против Сеппа было равносильно выступлению против решений партии. Поэтому «Правда» откликнулась на речь Каминского заметкой о том, что нарком здравоохранения взял под защиту контрреволюционные работы, и Каминскому пришлось вновь выступить на том же съезде с покаянной речью и признать свою «ошибку». Вероятно, найдутся даже люди, которые поверят в то, что это покаяние было искренним...

Ну а теперь по существу вопроса... Каминский был, конечно, прав в своём первом выступлении. Не подлежит сомнению, что статьи вроде той, которую написал Сепп, имеют глубоко контрреволюционный характер, потому что они приносят большой вред делу распространения коммунизма. Ведь фашисты прекрасно могут использовать подобную статью для того, чтобы показать всему научному миру, какому гнёту подвергаются советские учёные, которые даже при исследовании строения капилляров подвергаются опасности быть отнесены к числу фашистов и контрреволюционеров. Достаточно для этого, чтобы кому-нибудь пришло на ум извратить смысл научной работы и двумя-тремя случайно вырванными из неё цитатами доказать, что мнения учёного расходятся с правоверным марксизмом и диалектикой. А сколько таких критиканов! Некоторые людишки даже специализировались на этом деле!.. Их профессия — быть критиками. Сами они не создают никаких ценностей. Их роль заключается лишь в том, что они определяют, расходится ли критикуемая ими работа с генеральной линии партии и с марксизмом. На диалектической бирже такие людишки пока ценятся очень высоко, хотя их реальная социальная ценность в действительности является не положительной, а отрицательной.

La critique est aisée, et l’art est difficile³.

Неужели у наших правителей не хватает ума, чтобы понять, что всем этим титулованным диалектикам и правоверным критикам грош цена, что большинство из них не способно самостоятельно написать хоть самую скромную научную работу, что всё их искусство заключается в псевдонаучном словоблудии и что они пользуются своим положением и незаслуженным авторитетом для того, чтобы тормозить работу тех, кто создает реальные научные ценности!

А сколько таких людишек мне пришлось видеть, и сколько вреда они принесли советской науке!

4 января

Меня очень беспокоит психическое состояние моей жены. В течение последних 6—7 лет её характер резко изменился. Она стала очень раздражительной, дома постоянно кричит и на детей, и на меня, и на домашнюю работницу. Кроме этого, у неё начинает развиваться нечто вроде мании преследования. Во всех окружающих она видит шпионов ГПУ, ей кажется, что даже близкие её знакомые являются секретными агентами. Эти сильные изменения характера, эта психическая неуравновешенность возникли, конечно, как результат бесконечных преследований и издевательств на службах. Началось всё это примерно в 1930 г. Самые невинные научные работы браковались рецензентами или цензурой как политически неблагонадёжные. В 1932 г. двумя аспирантами института Истории материальной культуры была напечатана статья в газете «Комунiст», в которой работа моей жены по антропологии болгар называлась фашистской, хотя никаких политических вопросов там не затрагивалось. В 1933 г. жена много пережила во время моего ареста. Затем была напечатана в одном киевском научном журнале её реферативная статья об антропологических работах в области физкультуры, и редакция, чтобы снять с себя ответственность, «на всякий случай» поместила примечание, в котором говорилось о том, что хотя данная работа распространяет расовые теории, тем не менее она печатается, т. к. представляет некоторый интерес. Затем последовало увольнение из Института истории культуры с исключением из профсоюза за контрреволюцию. Потребовалось полтора года хлопот, чтобы восстановить себя в союзе. Затем много волнений испытала жена в связи с увольнением меня из университета за фашизм, причём безграмотный ректор обвинил меня в том, что под моей редакцией появилась научная статья моей жены, в которой приводились данные о форме грудных желёз у украинских, русских и еврейских женщин. В этом и заключались фашизм и распространение расовых теорий. Затем, около месяца тому назад, в Институте физической культуры мою жену обвинили в фашизме за то, что в 1929 г. она напечатала работу об антропологии евреев. Нашлись даже умные люди, которые заявили, что в этой статье имеется антисемитизм. Насколько все эти обвинения абсурдны, видно хотя бы из того, что эта работа была напечатана в еврейском научном журнале «ОЗЕ — Rundschau». Станет еврейский журнал печатать антисемитские и фашистские статьи! Всё это глупость и подлость! А всё дело в том, что Институту физической культуры было приказано покаяться в идеологических грехах. Педологических данных было очень много в статьях директора института Бляха. Но об этом решили умолчать: видите ли, неудобно дискредитировать директора. Решили раскритиковать работу, не имеющую ничего общего с педологией хотя бы потому, что жена произвела антропологическое исследование только взрослых евреев. Эта работа была признана фашистской потому, что, дескать, автор недостаточно ярко подчеркнул, что физическое развитие евреев улучшилось под влиянием социальных мероприятий, проведённых советской властью. Выходит, что нужно в каждой научной работе восхвалять социальные мероприятия советской власти; в противном случае статья будет признана фашистской.

Идиоты! Научная мысль вами окончательно задушена. Сколько научных работников совершенно невинно пострадали из-за глупости и гнусности подобных «критиков». Сколько талантливых людей бросило научную работу по этой причине. Например, проф. Жинкин, уже старик, талантливый литературовед, несколько лет тому назад поступил студентом в политехнический институт, получил диплом и стал плохим инженером-химиком.

Что это? Глупость или вредительство? По моему совету жена недавно ушла из Института физической культуры, ссылаясь на сердечное заболевание. Она прослужила 12 лет и является почти единственным специалистом в своей области. Конечно, найдутся претенденты на её место. Но они её заменить не смогут. Чего же добились те болваны, которые называли жену фашисткой? Того, что они лишили институт незаменимого работника. Правда, это им глубоко безразлично, так как этих советских чинушек с партийным билетом или без оного меньше всего интересует наука. Не найдётся, конечно, никого, кто мог бы их хорошенько высечь за наделанные пакости, подобно тому как секут щенка, наделавшего на пол. Наоборот, тот вред, который они принесли, будет называться «проявлением бдительности». Чего доброго, они друг друга премируют за подобную «бдительность». Им, конечно, меньше всего дело до того, что научный работник с большим стажем доведён до отчаяния, покинул эту службу и собирается вообще бросить всякую научную работу. В других условиях заниматься наукой есть величайшая радость. В наших условиях это есть невероятно тяжёлые и унизительные переживания!

Научный работник совершенно беззащитен против тех подлецов, которые приставлены к нему для наблюдения за ним и которые в любой момент могут устроить ему какую-нибудь пакость!

6 января

Выясняются некоторые подробности того маленького скандала в благородном семействе, который произошёл на всесоюзном съезде невропатологов в Москве. В своём выступлении народный комиссар здравоохранения Каминский очень резко отозвался о статье проф. Сеппа в «Известиях» и назвал его черносотенцем. Действительно, Сепп, уже пожилой психиатр, в довоенное время был черносотенным профессором, а сейчас настолько полевел, что выступает как правоверный коммунист и даже (как говорят) является членом коммунистической партии. Каминский взял также под защиту работы проф. Левита. Кто-то ему крикнул, что Левит не то троцкист, не то поддерживал троцкистов. На это Каминский возразил, что можно иметь ошибочные политические взгляды, но в науке придерживаться правильных мнений. С коммунистической точки зрения, это — конечно, ересь! Затем взял слово некий Новицкий, член ЦК партии, и раскритиковал выступление Каминского. Прошло два дня, и вот на той же трибуне появился Каминский и произнёс покаянную речь. Он, очевидно, не учёл, что в Советском Союзе во всех вопросах, даже весьма отдалённо касающихся политики, не может быть двух мнений, а лишь одно, считающееся единственно правоверным.

Сегодня пришлось также слышать некоторые интересные подробности тех событий, которые произошли на всеукраинской конференции по патологии и гигиене труда, состоявшейся в Харькове в конце декабря 1936 г. Конференция протекала тихо и планомерно, как вдруг на ней появился заместитель наркома здравоохранения УССР Медведь. Он пришёл с кипой книг, попросил слова. Начался идеологический разгром научных работ. Такая-то работа оказалась контрреволюционной, какая-то — просто бесполезной. В подтверждение своих слов Медведь привёл цитаты из этих работ. Он критиковал, в частности, научные труды проф. Кагана, директора харьковского Института патологии и гигиены труда. Затем в прениях было предоставлено слово Кагану. Он указал на то, что Ленин, прежде чем высказаться о трудах Плеханова, четыре года их изучал. Между тем, Медведь не потрудился даже прочитать до конца те работы, которые он критиковал. Каган указал, что в одной из своих статей, о которых говорил Медведь, он действительно высказал на какой-то странице идеологически неправильные взгляды, но несколько страниц дальше он сам раскритиковал это мнение и указал на его невыдержанность и неверность. Если бы Медведь относился добросовестно к критике, он потрудился бы просчитать всю работу и не вырывал бы из неё отдельные цитаты, которые не отражают взгляды автора.

Подобное недопустимое отношение к критике научных работ является обыденным явлением. До Медведя в Харькове на этом специализировался некий Я. И. Лифшиц (ныне исключённый из партии якобы за близость к троцкистам). В своих выступлениях он также имел обычай критиковать работы, либо вовсе не читая их (по одному заглавию), либо не читая их до конца и вырывая из них отдельные фразы, либо сознательно извращая смысл того, что написано в работе. А сколько развелось теперь таких специалистов по правоверной научной идеологии. Трудно учесть, сколько вреда они принесли, сколько людей они незаслуженно осмеяли! Коммунисты заявляют, что критика должна быть непримиримой, беспощадной и не должна считаться с личностями. Хорошо, но прежде всего она должна быть честной, т. е. не должна извращать действительность. К сожалению, с этим последним условием на практике совершенно не считаются. Если политически выгодно уничтожить человека, то его подвергают самой несправедливой, самой незаслуженной критике. У нас — ни в чём нет меры. Если хвалят человека, то его захваливают так, что приносят ему громадный вред, ибо он начинает себя переоценивать. Если его ругают, то ругают так, что от него не остаётся и мокрого места. При этом человек вполне ценный и нужный для социалистического строительства оказывается настолько оплёванным, что он на всю жизнь теряет охоту работать и чувствует себя душевно разбитым человеком.

Чем это объясняется? Широкой русской натурой, т. е. многовековым холопством, безудержным хамством и глубоким пренебрежением к чужой личности. Отсутствие собственного достоинства заставляет этих людей удивляться тому, что в других ещё сохранилось это чувство. Они просто не понимают, что у других людей может быть то, чего в них нет. Яшка плюнул в лицо Ваське; Васька утёрся и плюнул в лицо Яшке, а затем оба вместе пошли выпить по рюмке водки. То же самое и в деле «большевистской критики». Сегодня Яшка раскритиковал работы Васьки и заявил, что в них имеются контрреволюционные установки. Васька утёрся и публично признал свои ошибки, хотя никаких ошибок у него не было. Затем на следующем собрании Васька «критикнул» научные работы Яшки. Этот последний также утёрся и публично признал свои несуществующие ошибки. А в конечном итоге и Яшка, и Васька — наилучшие в мире друзья, и им обоим глубоко наплевать на науку. Прикажет начальство, и сегодня они раскритикуют ламаркизм и будут каяться, что они ламаркисты. Через год ветер повернёт в другую сторону, и оба эти парня раскритикуют дарвинизм и будут каяться в том, что они дарвинисты. А в конечном итоге оба они являются лишь двумя мелкими советскими чинушками, которые не имеют ни малейшего понятия о том, что такое наука, научные исследования, что такое искание истины.

8 января

Советские газеты, захлебываясь от ведомственного восторга, на все лады комментируют исключение академиков Ипатьева и Чичибабина из числа граждан СССР за то, что они отказались вернуться из-за границы. В политическом отношении это достаточно глупый поступок потому, что он продемонстрировал лишний раз всему миру отсутствие какой бы то ни было свободы личности в СССР. Лишение двух старых и почтенных учёных гражданства за то, что они по первому зову не вернулись на родину, является крупной политической ошибкой, которой, конечно, воспользуется враждебная советской власти печать «буржуазных» стран. Но каждый волен совершать ошибки: этим возмущаться не приходится. То, что действительно возмутительно, это та шумиха, которую подняла советская пресса по поводу публичного выступления профессора Ипатьева, сына академика. От своего имени и от имени своей сестры профессор Ипатьев отрёкся от своего отца и заявил, что он стыдится носить его фамилию. Дальше идти некуда! Советские писаки пускают слюнки от удовольствия, комментируя этот позорнейший поступок, который вне всякого сомнения является вынужденным. Кто поверит, что дочь и сын добровольно отреклись от отца и чуть ли не прокляли его за то, что он не прибежал, как собачонка, по первому зову хозяина? Судя по тому, что проделывали со мною в ГПУ для того, чтобы добиться от меня показаний, я могу себе вообразить, какой нажим был произведён на семьи двух сбежавших из советского рая академиков.

Винить проф. Игнатьева и его сестру, конечно, не приходится: они поступили так, чтобы спасти себя и, может быть, спасти своих близких. В противном случае их отправили бы в «восточные области европейской части СССР», т. е. туда, куда два года тому назад выслали около 50 000 интеллигентов (после убийства Кирова). Много подлых поступков совершаются на наших глазах: одни люди предают других, клевещут даже на собственных друзей иногда из-за личной выгоды, иногда по принуждению. Но до какой степени нравственного падения, до какой глубины человеческой мерзости нужно докатиться, чтобы потребовать от детей, чтобы они из-за политических соображений отреклись от собственного отца! В былые времена каждый с ужасом и презрением отнёсся бы к подобному поступку. В наше же время понятия добра и зла настолько извратились, что находятся люди не ужасающиеся, а восторгающиеся подобной мерзостью! Бездна человеческой подлости является неизмеримой!..

9 января

Я иногда спрашиваю себя, почему во мне так сильно бурлит протест против несправедливости, глупости и лжи, которые я вижу кругом. Ведь если справедлив марксистский афоризм о том, что «бытие определяет сознание», я должен бы быть вполне довольным своим существованием. Допустим, что завтра внезапно изменится политический режим в СССР, что в России устанавливается фашистский или буржуазно-демократический строй. Что я выгадаю от этой перемены? — Решительно ничего. Может быть, выгадают те, у кого была частная собственность. Но у меня не было никакого имущества, ни земли, ни фабрики, ни дома, ни денег в банке. Я самый настоящий пролетарий. Моя мать живёт во Франции без копейки денег (мне приходится ежемесячно высылать ей 170 рублей). Свою самостоятельную жизнь я начал в 1917 г., приехавши в Россию с 400 рублями. Я зарабатывал деньги сперва уроками французского языка, затем службами в различных советских учреждениях. Всё то немногое, что у меня имеется сейчас, приобретено моим собственным трудом. При любой политической перемене я могу только проиграть, но отнюдь материально не выиграть. Моя специальность такова, что она, по сути, мало нужна при любом политическом строе. При советской власти материально я мало приобрёл, но даже в самые голодные времена жил с семьёй, не испытывая нужды. Я не голодал. Правда, квартирные условия у меня ужасные, но ведь не это же вызывает во мне протест против политического гнёта. Казалось бы, моё «бытие» таково, что моё «сознание» должно было бы привести меня к полному сочувствию всему окружающему. В чём же дело? Чем же я недоволен?

Размышляя об этом, я пришёл к выводу о том, что материальное положение человека может определять его сознание только в том случае, если этот субъект имеет очень низкое духовное развитие. В противном случае интеллектуальные запросы имеют большее значение, нежели материальные. Если бы я заботился только о благосостоянии своей семьи, я был бы таким, как многие окружающие меня люди: я раболепствовал бы перед авторитетами, прославлял бы «гениального» Сталина, ежечасно благодарил бы мысленно советскую власть за то, что она обеспечила и семье и мне кусок хлеба и известное количество земных благ. Но ведь человек живёт не только своим желудком. Ведь он чувствует, он мыслит — в нём есть непреодолимая потребность свободно выражать свои чувства и мысли. А вот это-то и запрещено в СССР. Вернее, допускается выявление лишь строго стандартизированных чувств и марксистски рационализированных мыслей. Это равносильно тому, что жителям СССР запрещено мыслить и чувствовать, что в свою очередь равносильно духовному умерщвлению человека. Как пишет Виктор Гюго, «la pensée est plus qu’un droit, c’est le source même de l’homme. Qui entrave la pensée, attente a l’homme même» (Pendant l’exil. Tome II, 1862)⁴. Сталин, по примеру великих угнетателей человечества, сделал всё, чтобы лишить граждан СССР возможности думать, оставивши монополию мысли за собой. Остальным остаётся право как бараны ссылаться на слова «великого вождя» и комментировать мысли сего «гениального» человека. Для меня, как, впрочем, и для многих других, это слишком мало. Я не претендую на гениальность, но при всей скромности моих мыслительных способностей я испытываю потребность мыслить без вечных ссылок на марксистские авторитеты. Этой потребности я удовлетворить не могу, ибо, вопреки красивым словам, записанным в сталинской конституции, в СССР нет ни свободы слова, ни свободы печати. Если наш «великий вождь» пока не уничтожил свободы мысли, то только потому, что «сие от него не зависело».

В человеке есть непреодолимое стремление к истине. Именно этот категорический императив заставлял людей во все времена жертвовать самым драгоценным что у них было, т. е. собственной жизнью и жизнью близких им людей во имя различных идеалов. В искании правды люди давали сжигать себя на кострах, распять на крестах, подвергались нечеловеческим мучениям, предпочитая пытки и смерть отказу от того, что они считали истиной. Это искание правды в большей или меньшей степени имеется в каждом человеке. Лишь умственно наиболее убогие почти не испытывают это стремление установить то, что они считают правдой. Этот порыв к истине проявляется уже в раннем детском возрасте. Попробуйте ребёнку пяти лет сказать, что белый предмет является чёрным. Он обязательно будет спорить с вами и утверждать, что чёрное есть чёрное, осуществляя при этом основной принцип нашего мышления, выражающийся формулой: «То, что есть, — есть».

Вот почему, когда в нашей стране люди на улицах дохли с голоду, а советские газеты, вопреки очевидности, писали, что никогда не было такой благодати, как в данное время, многие люди испытывали непреодолимую потребность восстанавливать истину и, несмотря на грозившую им опасность, говорили, что в СССР население погибает от голода. За это многих сослали в Сибирь, других (как меня, например) арестовали, мучили и заставляли отречься от своих слов. Но от этого ничего не изменилось, как не изменились взгляды Галилея после его отречения («Eppur si muove!»⁵). Люди сосланные в Сибирь, люди, отрёкшиеся от своих слов, продолжают мысленно или гласно утверждать, что белое есть белое, а голод есть голод. Вот эту простую истину великие угнетатели свободной мысли, какими являются большевики, никак понять не могут. Им кажется, что если силой заставить человека говорить, писать или печатать, что белое есть чёрное, то этим самым можно заставить данного человека уверовать в эту нелепость. Исходя из этой явно абсурдной установки, они заставляют учёных отречься от своих работ и заявить публично, что они считают ложным то, что в действительности данные люди считают истиной. Что же достигается подобными отречениями? — Ровно ничего. Учёные продолжают и после отречения считать, что они правы, и испытывают чувство обиды и бессильной злобы. Те же люди, которые присутствуют при подобных отречениях, конечно, не верят ни единому слову: как бы грешник ни бил себя в грудь и ни уверял всех присутствующих, совершенно ясно, что происходит гнусная комедия, омерзительное издевательство над личностью и что человек отрицает свои мнимые ошибки, не потому, что он действительно убедился в неправильности своих взглядов, а потому что его заставили проделать над собою подобное нравственное харакири. У всех после этого, а особенно, конечно, у пострадавшего, остаётся на душе тяжёлое чувство, какое вызывает любая несправедливость. Если бы наши руководители были немного поумнее, они учли бы тот громадный вред, который приносят советской власти подобные истязания личности.

Люди, присутствующие при этом, сочувствуют происходящему, но на самом деле большинство из них испытывает лишь отвращение и в них постепенно накапливается внутренний протест. Страна молчит, но все недра её клокочут. И не потому, что некоторым людям сейчас материально плохо живётся (с этим многие бы смирились), а потому что у каждого есть непреодолимая потребность утверждать правду, а поскольку истина сейчас попрана во всех отраслях человеческого мышления и заменена бездушной, абсурдной схоластикой, у людей выявляется мощный импульс к протесту, к восстановлению поруганной, растоптанной истины.

Побороть это стремление большевикам никогда не удастся. Что бы сейчас ни писалось в газетах, в журналах, в книгах, а правда о нашем веке останется. Она переживёт всех нас и станет достоянием будущих поколений, которые с ужасом и омерзением будут вспоминать о культурных варварах, пытавшихся похитить у подвластных им людей самое дорогое, самое ценное, что есть на свете, — свободную мысль.

10 января

«Каждому большевику должна быть присуща скромность». Этот лозунг печатается в советских газетах каждый раз, как какой-нибудь провинциальный заправила устраивает в свою честь торжество, на котором его восхваляют окружающие его подхалимы. Однако к известному числу большевистских вождей превознесение их достоинств не только допускается, но всячески поощряется.

Из этого следует, что провинциальный заправила одёргивается не потому, что у него не хватило скромности, а потому, что он ещё не относится к тому замкнутому кругу лиц, по отношению к которому вполне допустимо восхваление. Однако, согласно твёрдо установившимся правилам, превозносить качества вождей первого разряда можно только до известных пределов. Самым лучшим комплиментом для них является указание на то, что они являются учениками Сталина. Таким образом, даже похвалы, расточаемые вождям высшего разряда, в конечном итоге относятся к вождю вождей, к Сталину.

Со времён римских императоров в Европе, кажется, не существовало человека, которому воздавали бы подобные почести. Во всех советских газетах, во всех речах, произносимых на собраниях, упоминается его имя и он называется великим, мудрым, дорогим, любимым, гениальным и т. д.

Я читал много воспоминаний о Наполеоне І. Мне нигде не встретилось указание, чтобы этот крайне самолюбивый человек требовал от окружающих столь безграничного восхваления себя. Сталин в этом отношении перещеголял всех диктаторов, всех самодержцев. Характерно, что ничего подобного не существовало при Ленине, который, по-видимому, был действительно скромным человеком и которого власть не опьянила. Чем ничтожнее человек, тем больше в нём потребность убедиться в том, что он великий и умный. Если власть попадает в руки такому человеку, этот parvenu ведёт себя в тысячу раз наглее, чем потомственный самодержец. Всё это вполне понятно и психологически неизбежно. Не это возмутительно. Возмутительна ложь о большевистской скромности, между тем как эта партия больше чем какая-либо другая отличается бахвальством и в миллионы раз преувеличивает свои действительные успехи в области строительства.

11 января

Во вчерашнем номере газеты «Комуніст» напечатано письмо трёх учителей под заглавием «Пересмотреть учебники немецкого языка». Авторы письма указывают на то, что в этих учебниках имеется контрреволюция. В чём она заключается?

1) В книге Е. Г. Йогансон-Гугеля напечатано стихотворение Карла Либкнехта «Уверенность», в котором говорится, что никакая сила не сможет потушить революционный огонь. Следом за этим стихотворением, но как совершенно самостоятельный раздел учебника, напечатаны упражнения, первая фраза которых гласит: «Я не знаю, прав ли он или нет». Авторы письма считают, что кто-нибудь может подумать, что эта фраза относится к вышеупомянутому стихотворению.

2) В другом учебнике пишется «Марш, пионеры. В день красного октября никто не должен остаться дома». А в конце этого стихотворения в скобках в качестве примера слов, на которые ученик должен обратить внимание, поставлены слова «оставаться дома». Так авторы письма заявляют, что это есть замаскированный призыв к пионерам не идти на демонстрацию.

Тупость подобных людей настолько велика, что перед ней испытываешь невольно то же ощущение, как перед бездонной пропастью. Но в этом отношении их превзошла редакция, которая отмечает, что Наркомпрос УССР должен учесть значение этого сигнала, т. е., очевидно, изъять десятки тысяч немецких учебников из школ и заменить их новыми, в которых через некоторое время другие дураки обнаружат неблагонадёжные места.

Ужас заключается в то, что нет ни одного достаточно авторитетного человека, который ещё не окончательно потерял голову и который мог бы крепко одёрнуть дурней или прохвостов типа данных трёх учителей.

Это мог бы сделать Косиор, Постышев или Балицкий. Но, по-видимому, они не интересуются подобными мелочами или (что хуже), может быть, солидаризуются с подобными проявлениями глупости (называемой у нас «бдительностью»).

Нет ни одного человека, который сказал бы этим трём иванушкам-дурачкам: «Дорогие товарищи! Неужели вы думаете, что классовый враг настолько глуп, чтобы рисковать своим благосостоянием, может быть, своей жизнью для достижения столь незначительного и весьма гадательного результата. Ведь во всём учебнике вы обнаружили лишь одно неблагополучное место, причём ошибка автора заключается в том, что он поместил совершенно невинные фразы упражнения в непосредственной близости к стихотворению Либкнехта. Какому дураку (кроме вас) придёт в голову отнести фразы самостоятельного упражнения к ранее напечатанному стихотворению? Ведь на таком же основании можно найти контрреволюцию в любом сочинении Карла Маркса, Ленина или Сталина».

Действительно, допустим, что указанные авторы написали в начале страницы фразы с весьма революционным содержанием, а в конце страницы напечатали слова «Это не так», совершенно не относящиеся к данным фразам, а к каким-нибудь другим. Попробуйте доказать, что данные авторы не имели этого злостного намерения, и что данная страница не является «вылазкой классового врага». На таком же основании можно признать контрреволюционной любую самую невинную книжку!

К сожалению, не только не найдётся человека, который посмел бы сказать правду подобным гражданам, с излишним усердием стоящим на страже революции, но, наоборот, найдётся громадное число балбесов, которые похвалят их за их прозорливость. Трудно себе представить, сколько вреда принесли подобные глупцы!

Несколько месяцев тому назад жертвой подобных людишек стал сын профессора Самарина. Говорят, что этот молодой учёный является очень умным и знающим человеком. И вот он недавно совершил преступление, за которое его прогнали со службы и исключили из профессионального союза. Он диктовал не то студентам, не то школьникам (подробности не помню). При этом он продиктовал лозунг Сталина относительно стахановского движения. Диктант состоял из отдельных, не связанных между собой фраз. И вот, за лозунгом Сталина Самарин продиктовал фразу, в которой говорилось о том, что нужно относиться осторожно к непроверенным фактам. Кому-то из писавших этот диктант пришло в голову связать обе фразы и заявить, что Самарин сознательно продиктовал вторую фразу для того, чтобы дискредитировать слова Сталина и стахановское движение. Говорят, что Самарину пришлось испытать в связи с этим много тяжёлого. Если верить слухам, его дело рассматривалось в Москве и чуть ли не дошло до самого Сталина. В конце концов, кажется, признали, что он мог продиктовать указанные фразы без злого умысла.

Когда сталкиваешься с подобными фактами, невольно задаёшь себе вопрос, не сошли ли все люди с ума. Несколько дней тому назад немецкий писатель Лион Фейхтвангер заявил во всеуслышание, что СССР является первой в истории страной, основанной на разуме. Если бы он ближе познакомился с нашей действительностью и почитал бы достаточно много писем, подобно вышеуказанному посланию трёх учителей, он, может быть, внёс бы некоторую поправку в своё слишком поспешное суждение.

12 января

В своём выступлении на VIII съезде советов Сталин заявил, что «наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило, в основном, социализм, т. е. осуществило то, что у марксистов называется иначе «первой или низшей фазой коммунизма».

Если бы Сталин не потрудился оповестить нас о том, что мы уже вступили в социализм, многие, вероятно, не подозревали бы об этом, подобно тому как Monsieur Jourdain говорил в прозе, не ведая этого. Мы вправе, однако, спросить, чем же отличается наступивший социализм от того, что было лет 7—10 тому назад? На это, вероятно, следует ответить, что теперь остатки капиталистического строя у нас окончательно разрушены, все стали трудящимися, все фабрики и производства принадлежат государству, а большая часть земли отдана колхозам.

Однако так ли это? Действительно ли исчез у нас капиталистический строй?

Да, старая русская буржуазия окончательно уничтожена. Да, принадлежащее ей имущество конфисковано. Да, то, что было раньше частной собственностью, превратилось теперь в достояние государства.

Но наряду с этим наблюдается исключительно интересное явление, а именно появление и быстрое развитие новой советской буржуазии, под давлением которой советская власть исподволь и постепенно восстанавливает частную собственность, с чем связано, в свою очередь, возрождение старых порядков и законов. Конечно, всё это осуществляется в замаскированном виде, и представляется всё дело так, как будто ныне вводимые в СССР порядки не имеют ничего общего с прежними и являются даже их противоположностью. Но в действительности нетрудно убедиться в том, что старый строй восстанавливается на всех парах. Новым является по сути лишь быстрая индустриализация страны, ставшая возможной благодаря фактическому восстановлению крепостного права и различных видов принудительного труда. Новым является также установление самодержавия в тех размерах, каких не знала Россия со времени Николая І.

В остальном за последние десять лет наблюдается быстрый возврат к дореволюционному периоду. Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров.

Быстрее всего прежние порядки вернулись в армию. В 1917 г. большевики срывали погоны, установили полковые комитеты, уничтожили авторитет начальников. Теперь армия восстановлена по старому образцу с железной дисциплиной и с единоначальем. Погоны, исчезнувшие на плечах, переместились на предплечья и на воротник. Воскресли под новыми названиями ордена. Наконец, под хохот всех врагов советской армии, были восстановлены те чины, которые имеются в буржуазной армии, — лейтенанты, майоры, полковники, маршалы. Почему-то посовестились восстановить чин генерала. Но зато Ворошилов сам себе дал звание маршала, хотя, как справедливо указала буржуазная пресса, он никаких побед не одерживал и присудил себе это военное звание без достаточных заслуг.

Итак, армия у нас по структуре такая же, как при Николае ІІ. Что касается отмены отдачи чести и мнимого демократизма в ней, то это явилось лишь фиговым листочком для сокрытия сущности того гнёта, который чувствует над собой любой красноармеец.

Чинопочитание, которое развилось в армии, перекинулось на гражданскую жизнь. Например, в научном мире была установлена новая и весьма сложная градация чинов, появились разные аспиранты, научные сотрудники, действительные члены, доценты, профессора, заслуженные профессора, заслуженные деятели науки, академики. Такие же градации появились у артистов. Все эти чины нужны, по-видимому, для того, чтобы доказать, что наша страна ничуть не хуже буржуазных стран, ибо у нас тоже имеются и полковники, и заслуженные профессора, и народные артисты. Их восстановили также для продвижения: доцент хочет стать профессором, профессор — заслуженным профессором, этот последний — академиком и т. д. Как в буржуазных странах, так и в СССР все эти чины, все эти ордена, все эти знаки отличия рассчитаны на мелкое тщеславие, присущее большинству людей.

В высшей школе установились дореволюционные порядки. Упразднили всякие методические совещания и предметные комиссии, в которых играли большую роль студенты. Теперь этим последним вменяется в обязанность только одно: учение. Их так прикрутили, как никогда не были прикручены студенты даже во времена Николая І. Всегда русское студенчество было ферментом свободной мысли. Теперь студенты не смеют пикнуть. Упразднены различные новые методы учения — семинары, консультации, дальтон-планы, концентры. Зато восстановлены экзамены в тех рамках, в каких они существовали в старое время. Прикрутили и школьников. Одно время дисциплина в школах сильно пала. Теперь ученики находятся в полной власти учителей.

Появилась новая советская буржуазия. Она пока ещё не окрепла, не оформилась как класс, но процесс её укрепления совершается очень быстро. Наши советские буржуи — это те привилегированные люди, у которых имеется прекрасная квартира и хорошее жалование. К этой категории относятся осколки старой буржуазии, профессора, крупные врачи, разъезжающие в собственных автомобилях и зарабатывающие по 5—6 тысяч рублей в месяц частными приёмами больных. В этой же группе находятся писатели и драматурги, произведения которых приносят авторам десятки тысяч рублей прибыли. Сюда же относятся директора заводов, крупные коммунисты, видные советские чиновники, агенты ГПУ.

Всё это «свои люди», которые умеют распоряжаться государственными средствами так, чтобы получалась при этом и личная выгода. Само собою разумеется, они вполне удовлетворены режимом Сталина. Дети этих богатых людей учатся иностранным языкам и получают весьма буржуазное воспитание под внешним советским лоском. Эти дети будут типичными буржуа, и настанет время, когда они забудут о том, что их отцы или деды сражались на фронтах гражданской войны, чтобы свергнуть старую русскую буржуазию.

Характерно то, что новая «сталинская» конституция признаёт право наследования частной собственности, т. е. обеспечивает возможность этим сынкам новых буржуев получить от отцов всё, что было ими накоплено. Эти сынки в свою очередь умножат полученное состояние и станут настоящими богатыми людьми.

Интересно, что право наследования было отменено декретом Совнаркома от 27 апреля 1918 года. Ныне, под напором новой возродившейся буржуазии, оно восстановлено. Можно было бы привести тысячу других примеров восстановления старых порядков и законов. При этом любопытны следующие данные:

1) история неумолимо повторяется; по сути, то же было во времена Наполеона: до 1804 г. режим назывался республиканским, а между тем правил страной один, всесильный человек;

2) наши правители оказались лишёнными какой бы то ни было оригинальности мысли; они не смогли придумать ничего нового и принуждены были роковыми законами истории восстановить все старые формы — и чины, и ордена, и погоны.

В СССР уже сейчас, по сути, восстановлен буржуазный строй, ибо появилось социальное неравенство: нельзя сравнить положение сиделки или чернорабочего, зарабатывающих 90 иди 100 рублей в месяц, с положением какого-нибудь красного директора завода, катающегося на автомобиле с семьёй, разъезжающего по дорогим курортам и пользующегося всеми земными благами, доступными в СССР.

До поры до времени этот новый, омолодившийся буржуазный строй задрапирован в красные покрывала, но покрывала могут упасть, и тогда сущность современного режима предстанет во всей своей наготе. Громкими революционными фразами, звонкими лозунгами не замаскировать того неоспоримого факта, что в СССР имеется красный император, обладающий такой властью, какой не имел ни один самодержец, и что в России под новыми названиями восстанавливается старый режим, только в ещё более жестоком, несправедливом и неприглядном виде.

13 января

В связи со столетием со дня смерти А. С. Пушкина советские газеты переполнены статьями о великом поэте. Трудно представить себе, сколько пошлостей пишется по поводу этого замечательного русского человека.

Например, в одном из последних номеров «Правды» приводились стихи какого-то провинциального поэта, который сочинил следующее четверостишие:

Александр Сергеевич Пушкин,

Жаль, что с нами не живёшь:

Написал бы ты частушки,

Чтобы пела молодёжь.

Газета сопровождает эти стишки доброжелательными комментариями. Между тем тошнит при мысли о том, что роль в современном социалистическом обществе того, кого Некрасов называл «колоссом», сводится к писанию частушек вроде тех, которые принято сейчас распевать у нас. Очевидно, в представлении этого стихоплёта Пушкин был бы нужен в СССР лишь для того, чтобы написать стишки для музыки Дунаевского, нечто вроде тех куплетиков, которые на все лады распеваются в советских радиопередачах:

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

Неужели даже для людишек с подобным диапазоном представлений не ясно, что Пушкин, так же, как и любой другой великан мысли (Л. Н. Толстой, Достоевский и т. д.), не мог бы жить и творить в наше время и в нашей стране. Это было бы для него невозможно, во-первых, потому, что многочисленные пошляки-рецензенты и цензоры потребовали бы от него не только замену некоторых мест многоточиями, как это делалось раньше, а изменения и переработки текста согласно их идиотским указаниям, на что любой уважающий себя человек согласиться не может. Во-вторых, творчество русских гениев и, в частности, Пушкина находится в настолько резком противоречии со всем тем, что творится сейчас у нас, что, будь они живы в наше время, они пришли бы в ужас от того рабского состояния, до которого довели русский народ. Пушкин писал:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я свободу

И милость к падшим призывал!

Что общего имеют эти стихи с теми лозунгами, которые служат заголовками многочисленных газетных статей: «Побольше бдительности и большевистской непримиримости!» «Нет пощады врагам народа!» «Мы жестоко отомстим за смерть любимого вождя» и т. д.... От всех этих лозунгов пахнет кровью. А ведь они действительно осуществляются с невероятной жестокостью.

Сколько тысяч людей были замучены, а потом расстреляны в подвалах ГПУ! Сколько десятков тысяч погибли при выполнении физически непосильных каторжных работ по прорытию каналов, по проведению железных дорог в тайге, на золотых россыпях в Сибири, на далёких Соловках! Сколько сот тысяч людей подвергалось невероятным моральным пыткам и издевательствам ad maiorem gloriam Stalinis⁶!

Сколько несчастных было выселено, сколько сослано в Сибирь, в «восточные обрасти европейской СССР»! Сталинский «социализм» купается в крови. Никогда, ни в какие времена, ни у одного народа за такой короткий срок не было совершено столько преступлений, пролито столько невинной крови, сделано столько гадостей и мерзостей!

И после всего этого есть людишки, которые думают, что Пушкин с его прекрасной гордой душой, доживши до нашего времени и насмотревшись на все гнусности, которые у нас творятся, вместо того, чтобы воскликнуть «Долой преступников и гадов, задушивших русский народ!», стал бы писать частушки и в них восхвалять «великого гениального вождя народов»! Нет, этого, конечно, не было бы! Пушкина невозможно было бы купить так, как купили многих наших академиков! Он гневно отвергнул бы дары и всякие звания, которые ему стремились бы преподнести и воскликнул бы, подобно Рылееву:

Твоим вниманием не дорожу, подлец!

ночь на 16 января

Во всех странах и во все времена были угнетатели и угнетаемые. И те, и другие всегда были и имеются и сейчас в нашей стране. Имеются люди (например, Талейран, Фуше), которые умудряются сохранить власть при любом политическом режиме, т. е. при любой политической ситуации оставаться в числе угнетателей.

Наоборот, имеются люди (и к их числу несомненно принадлежу я), которые по своему характеру осуждены при любом политическом режиме оставаться в числе угнетаемых. Будь у власти сейчас в России царь, я был бы преследуемым за мои либеральные идеи, за мой дух протеста; будь у власти фашисты, меня исключили бы из университета за сочувствие коммунизму, вернее, за то, что я открыто говорил бы, что при коммунизме многое было лучше, чем при современной власти; будь у власти демократическое правительство (а я, к сожалению, не могу верить в то, что в такой рабской стране, как Россия, истинно демократический строй мог бы продержаться дольше 2—3 месяцев), я бы также не был бы в фаворе: потому, что я обращал бы больше внимания на недостатки, нежели на положительные стороны; наконец, при том режиме, который установился у нас сейчас и который, с позволения сказать, называется «социализмом», меня относят к числу фашистов.

В конце сентября прошлого года декан биологического факультета, некая Шапиро, призвала меня неожиданно и сообщила, что я не могу больше работать в университете и должен уйти оттуда якобы добровольно. Пришлось подать заявление о том, что я прошу меня уволить по состоянию здоровья. Истинная причина моего увольнения мне не была сообщена. Подобный беззаконный поступок меня настолько возмутил, что я, совершенно бесправный, и написал о случившемся в газету «Правда», и в Комитет по делам высшей школы. Из Москвы прислали комиссию, возглавляемую маленьким, юрким человечком с резко деформированным черепом. Его фамилия Барабашев. Он спросил ректора, меня, ещё 2—3 людей (но как раз не тех, которых я просил). Затем он укатил в Москву. Месяц спустя моя жена побывала в Москве и обратилась к председателю комитета по делам высшей школы И. И. Межлауку, с которым она была знакома лет двадцать тому назад. В беседе с Межлауком выяснилось, что ректор обвиняет меня в том, что в сборнике, напечатанном под моей редакцией в 1926 г. (т. е. 10 лет перед этим), имеется работа (при этом не лично моя, а моей жены), в которой говорится о различиях в определении волосатости на теле и о развитии грудных желёз у украинских, русских и еврейских женщин. Ректор усмотрел в этом фашизм, ибо подлинные данные являются распространением расовых теорий. Подобное мнение совершенно безграмотного человека, каким является ректор, показалось достаточно веским, чтобы приклеить мне этикетку фашиста и исключить из университета.

Студентам, которые справлялись обо мне, сказали, что я тяжело заболел и ушёл по собственному желанию. Все мои хлопоты по восстановлению пока не привели ни к чему, вернее, их результаты оказались для меня очень плачевными. Мои работы послали на рецензию к некоему Марку Соломоновичу Плисецкому, директору московского Антропологического института, который, будучи очень самолюбивым евреем, на меня очень обижен за то, что год перед этим я посмел отвергнуть его предложение переехать в Москву для работы в его институте.

Само собой разумеется, Плисецкий нашёл в моих работах 1926 года фашизм и, как говорят, охарактеризовал их очень резко. Между тем, никакого фашизма в моих работах нет. Это всё выдумки людей либо безграмотных, либо недоброжелательно ко мне относящихся.

Я об этом пишу здесь в своём дневнике отнюдь не для того, чтобы сагитировать кого-либо в мою пользу (ибо я надеюсь, что эти записи никогда не попадут в руки тех людей, которых нужно было бы привлечь на мою сторону по данному вопросу).

Я заявляю об этом здесь, потому что это правда, потому что я глубоко убеждён, что в моих научных работах не имеется никаких фашистских установок. И вот сейчас дело с незаконном увольнением меня из университета временно заглохло. Я думаю, что мне готовится какая-нибудь пакость и что в скором времени в какой-нибудь газете или в каком-нибудь журнале, например, «Под знаменем марксизма» или в «Антропологическом журнале» (редактором которого является тот же Плисецкий), появится статья, обливающая меня грязью. Вот уже несколько месяцев, как я живу в этом «приятном» ожидании. Лишь сейчас я могу в полной мере оценить, насколько глупо я поступил, стремясь добиться справедливости. Надо было тихонько уйти из университета «по состоянию здоровья», обтереться после плевка и постараться поменьше говорить о происшедшем. А я стал хорохориться, искать справедливость, писать заявления в газеты... Я получил хороший урок на будущее и его не забуду. Единственное моё утешение — это то, что я всё-таки предпочитаю быть в числе угнетаемых, преследуемых, нежели в числе угнетателей.

Разве лучше было бы, если бы будучи, например, секретным агентом ГПУ, я был бы привилегированным человеком, если бы мне поручили вскрывать ошибки других и их публично критиковать на собраниях или, что ещё хуже, тайно доносить кому следует о том, что тот или иной является неблагополучным субъектом? Да ведь такое положение было бы в тысячу раз хуже, чем то, в котором я нахожусь сейчас.

Теперь я могу утешать себя тем, что меня травят совершенно незаслуженно, и сохранить к себе некоторое уважение, без которого жить было бы невозможно. Наоборот, если бы я был на положении угнетателя, я с моим характером чувствовал бы себя самым презренным и несчастным человеком. Я бесконечно рад, что судьба избавила меня от этого. Пускай меня повыкидывают со всех служб, пускай мне придётся голодать, я предпочитаю всё это тому, чтобы быть в числе тех, которые мучают и преследуют других. Более ужасного, более гнусного положения трудно себе представить. А сколько теперь людишек из научного мира, которые сейчас из кожи лезут, чтобы попасть в разряд угнетателей, или, чтобы говорить современным языком, в число «стойких борцов за коммунизм».

13 января

Я узнал сегодня, что дня два тому назад ректора харьковского университета выключили из партии, а через несколько часов после этого арестовали. [Слухи об аресте Нефороского не подтвердились (21 янв. 1937 г.). Он выключен из партии и снят с должности.] Хотя этот субъект сделал мне много зла и был одним из ярких представителей разложившегося советского чиновничества, тем не менее, это известие произвело на меня довольно сильное впечатление.

Не проходит дня без того, чтобы я не узнал об аресте какого-нибудь видного коммуниста. Недавно советские газеты сообщили об аресте Агола, который считался законодателем в области диалектики. Вчера я узнал об аресте Левита в Москве. Дней пять или шесть тому назад в Харькове стало известно, что арестован председатель городского совета Богуцкий. В Киеве недавно посадили за решётку председателя Культпропа ЦК партии Ашраряна, его заместителя Кильрога, президента ВУАМЛИНа Дзениса и т. д....

Арест за арестом... Что же это доказывает?

— Что в стране, несмотря на видимое спокойствие, развивается громадное движение протеста против сталинского гнёта. Обыватели вроде меня, не связанные с партийной работой, не имеют никакого представления о грандиозности этого движения. Может быть, лет через 5—10 мы узнаем правду о том, что делалось в данное время.

Русский народ был со времени татарского ига самым забитым, приниженным и холопским народом во всей Европе. Но вместе с тем в этом народе появлялись в различные времена бунтари, которые восставали против царского ига. Эти Стеньки Разины, Пугачёвы, Кармелюки были единицами среди миллионов, они были ярким контрастом той пассивности и бездушности, которая характеризует население нашей страны. И вот в наше время нестерпимый сталинский гнёт породил сотни бунтарей. Они не имеют пока поддержки в народе, потому что этот народ привык в послушанию и рабскому низкопоклонничеству тому, в чьих руках находится нагайка, но их число, по-видимому, растёт несмотря на беспрерывные аресты.

Если взять, например, ближайших сотрудников Ленина, т. е. наиболее видных большевиков, то окажется, что большинство из них либо расстреляны, либо арестованы. Недавно казнили Зиновьева и Каменева. Недавно покончил с собой Томский. Рыков и Бухарин находятся в опале. Под замком сидят Радек, Сокольников, Пятаков, Муралов. Троцкий уже давно в изгнании за границей. Смилга, кажется, сослан куда-то в Сибирь. Кто же остался из старых большевиков?

— Небольшая кучка людей, судорожно цепляющихся за власть. Долго ли им это удастся? Ведь число бунтарей растёт. Это пока — единицы, но подбираются эти единицы в недрах самой партии среди наиболее крупных её представителей. Выходит, что партия является сейчас червивым плодом: извне плод румян и красив, а внутри он гнилой. Начался распад. Он объясняется тем, что многие большевики поняли, что то, что Сталин называет «социализмом», является по сути самой неприглядной формой самодержавия. Был Николай II. Его свергли. А на его месте всего лишь через десяток лет появился «красный император», который стал давить наших мужичков куда покрепче, чем бывший царь.

Сейчас страна, по-видимому, докатилась до апогея единоличной диктатуры. За этим должна последовать обратная волна, которая, вероятно, сметёт наших теперешних вождей и после известного промежутка возведёт на престол всероссийский новых угнетателей. А когда же наступит время истинной демократии? Когда можно будет в России говорить и писать то, что захочется? Когда русский человек будет уверен в том, что никто не посмеет арестовать его без уважительной причины?

— Не скоро наступит это время. Во всяком случае, мне вряд ли суждено его увидеть...

20 января

Сегодня опубликовано в харьковских газетах извещение о том, что семнадцать крупных большевиков будут судиться по делу троцкистского Параллельного центра. Эти 17 людей, несомненно, будут приговорены к расстрелу. Всего лишь четыре месяца тому назад казнили Каменева и Зиновьева и десяток других коммунистов. Лишь два месяца тому назад расстреляли больше десятка партийцев на Урале. А после убийства Кирова казнили больше сотни людей.

Это те казни, о которых писали в газетах, а сколько тысяч субъектов были расстреляны без огласки. Ведь допускают к публичному суду лишь тех несчастных, которых посредством невероятных физических и особенно моральных пыток, продолжавшихся беспрерывно месяцами, заставили наклеветать на себя и на других и согласиться повторить эту клевету перед судом. Но помимо этого находятся люди с особенно крепкими нервами, которые отказываются марать свою совесть, и тех расстреливают втихомолку.

В некоторых отношениях наше время можно сравнить с концом 1793 г. и первой половиной 1794 г. Боги жаждут. Потоками льётся кровь. Чем больше казнят, тем больше появляется недовольных. Чем больше недовольных, тем больше казней. Quos vult perdere dementat prius! ⁷ Партия охвачена духом саморазрушения. Члены партии боятся друг друга, следят друг за другом, по малейшему поводу доносят друг на друга. Никакого единства в партии нет. В настоящее время существует лишь видимость сплочённости. На самом же деле миллионная партия состоит из озлобленных и дрожащих за свою шкуру людей, которые как бешеные собаки по малейшему поводу набрасываются друг на друга и готовы перегрызть себе горло.

В городе сегодня — тревожное настроение. Носятся слухи, что Постышев попал в немилость, что его личный секретарь был троцкист, что на этой почве произошло крупное столкновение между Косиором и Постышевым. Движение протеста против сталинского самодержавия называется троцкизмом, но на самом деле оно объединяет, по-видимому, всех недовольных современным строем.

Наши вожди, очевидно, не понимают, что почти каждый исключённый из партии (а их десятки тысяч) становится заклятым врагом Сталина, и из этих кадров и вербуются в первую очередь так называемые «троцкисты». Сколько тысяч людей, вероятно, работают сейчас в подполье...

Странный, непонятный закон истории, согласно которому революция неизбежно приводит к самоистреблению главарей и в конечном итоге переходит в свою противоположность. Сейчас — самый разгар красного террора. Все притихли и вместе с тем все ясно чувствуют, что близится конец. Каков будет этот конец, это трудно предсказать. Но, по-видимому, он будет исключительно кровавым. Будет ужасная резня, в течение которой несомненно погибнут тысячи невиновных людей. И это то, что люди называют «культурой», «цивилизацией». Это то, к чему пришло человечество путём адских мук! Это то, что кровавый Сталин называет «социализмом»!..

21 января

Слухи... слухи... Город волнуется. Близкие знакомые, встречая друг друга, осмотрительно оглядываются для того, чтобы убедиться, не подслушивают ли кто-нибудь, а затем шёпотом сообщают с таинственным видом: «А вы знаете... А вы слышали новость...» Новостей действительно много, но все ли они соответствуют истине?

Сегодня пришлось слышать, что в Москве застрелился Демченко, который лишь 3—4 месяца назад был первым секретарем Харьковского обкома партии. Я его видел только один раз в июне 1936 г. Он явился тогда на собрание научных работников и произнёс там речь о сталинской конституции. Держал он себя довольно скромно и произвёл на меня хорошее впечатление. Говорил он просто и дельно, без обычных ораторских приёмов и выкрутасов. В то время все газеты УССР превозносили заслуги «нашего любимого вождя, верного ученика тов. Сталина, непоколебимого большевика, орденоносца, Николая Несторовича Демченко». Теперь его, конечно, обольют потоками грязи, назовут троцкистом и шпионом и диверсантом, если только не сочтут более выгодным скрыть его самоубийство.

Говорят, что в Харькове арестован ряд крупных коммунистов; посажены за решётку почти все члены Ленинского районного комитета партии, арестованы многие члены городского совета. Носятся даже слухи, что смещён (или даже арестован) Карлсон, чекист, возглавлявший областной отдел комиссариата внутренних дел (т. е. ГПУ), что арестован начальник Харьковского военного округа Дубовой.

Такие же аресты произведены и в других городах. Так называемый «троцкизм», по-видимому, приобрёл громадное распространение. Газеты, конечно, это скрывают, но в широких рабочих массах, в партийных кругах с каждым днём увеличивается число недовольных. Мне кажется, что основной причиной этого положения явилось опубликование новой конституции. До этого у многих сохранилась надежда на то, что сталинский гнёт является временным, что вскоре наступит перелом, что партия сама постепенно вернётся к более демократическому режиму. Но после утверждения новой конституции всем стало ясно, что создавшееся положение рассматривается Сталиным как вполне нормальное и что конституция закрепляет это рабское состояние граждан СССР на многие годы.

При этом многие возмутились при мысли о том, что под видом социализма установилось фактически самодержавие. Честные коммунисты, вероятно, страдают от мысли о том, что Сталин превратил их в жандармов, в душителей свободной мысли, в своих рабов. Многие из них, по-видимому, решили покончить с этим позорным положением. Так возник «троцкизм».

Я убеждён в том, что с Троцким это движение не имеет ничего общего. Именем Троцкого Сталин воспользовался для того, чтобы установить мнимую связь между нашими коммунистами, недовольными режимом, и заграничными контрразведками. Находятся, по-видимому, дураки, которые верят в существование такой связи. Найдутся дураки, которые поверят тому, что Пятаков или Радек организовали взрывы на заводах, работающих на оборону страны. Какая эта глупость! Какая эта пошлость. Всякий здравомыслящий человек поймёт, что это есть гнусная клевета. А ведь можно быть совершенно уверенным в том, что через несколько дней и Радек, и Пятаков, и Серебряков, и Муралов, и все прочие арестованные публично и во всеуслышание объявят перед судом, что они шпионы и диверсанты. Чего нельзя достичь пытками? Самый смелый человек, готовый выдержать какие угодно физические страдания в течение недели, не может перенести физическую и нравственную пытку, длящуюся месяцами, изо дня в день без надежды на конец. Демченко поступил вполне правильно, если верен слух о том, что он предпочёл смерть аресту со всеми вытекающими из него последствиями... Будем ждать, подтвердится ли это событие...

А пока что слухи... слухи... Несмотря на двадцатитрёхградусные крещенские морозы, вечером около газетных будок выстраиваются громадные очереди. Люди ждут два-три часа, пока не принесут газет. Согласно новому постановлению, каждый сможет купить лишь одну московскую газету. В очередях о политике не говорят: каждый боится другого. Но чувствуется, что все напряжённо ждут событий...

22 января

В этом дневнике три недели тому назад я отметил, что в стране опять голод и что, вероятно, будет опять обнаружена какая-нибудь организация в Наркомземе, деятельности которой будут приписан недостаток хлеба в сёлах и мелких городах Украины. Я не ошибся.

Сегодня я прочёл в газете «Вісті» от 20 января статью, озаглавленную «До кінця розмотати клубок». Начинается она следующим образом: «Недавно в Наркомземе Украины раскрыта стая продажных псов фашизма, реставраторов капитализма, контрреволюционеров-троцкистов, которые, замаскировавшись, долгое время вредили делу успешного развития социалистического строительства, в частности, в области сельского хозяйства. Среди этих продавшихся людей находятся бывший заместитель наркома Л. Грушевский, бывший руководитель украинской конторы Госсортфонда и он же бывший секретарь партийного комитета Наркомзема Габай». Среди их сообщников называются «троцкист» Левенштам, «холуй» Наугард, «отбросы» Мазя, Ровинский и др.... Очевидно, все эти жертвы будут приговорены к смертной казни или, в лучшем случае, к каторжным работам на долгие годы.

Теперь украинские крестьяне могут голодать, испытывая чувство удовлетворения, что виновники всех их страданий обнаружены и понесут «заслуженную кару».

Что же вменяется в вину злодеям?

— Написать, что у нас голод, газета не может. Поэтому этой банде «вредителей» вменяются в вину такие страшные [преступления], как посылка недостаточного количества учебников по агрономии колхозникам, как неправильная организация агротехнической учёбы и т. д. В той невероятной неразберихе, какая царит везде, нет ничего удивительного, что не было послано нужное количество книг на село. Но неужели в этом проявляется вредительская деятельность троцкистов?.. Кто поверит подобной глупости? Правда заключается в том, что нужны жертвы для того, чтобы объяснить, каким образом на двадцатом году после революции в стране не хватает хлеба. Во всяком случае, я не хотел бы быть заместителем народного комиссариата земледелия. Эта должность как будто создана для главарей вредительских организаций. При первом неурожае заместитель Наркомзема отправляется в тюрьму с этикеткой «вредитель», «троцкист», «националист», «диверсант» и т. д.... Нечего сказать, приятная должность...

22 января (вечером)

В сатирическом журнале «Крокодил» (№21, 1937 г.) напечатана статейка известного советского фельетониста Л. Рыклина. Она озаглавлена «Продмаг». Автор описывает, как ровно шесть лет назад он стоял в длинной-предлинной очереди у продовольственного магазина, не зная даже, что будут выдавать, камсу по седьмому талону, перец по четвёртому талону или соду по девятому талону жёсткой карточки. Между двумя женщинами начинается ссора: одна обвиняет другую, что та заняла место без очереди. Перебранка заканчивается лишь после того, как очередь рассеивается, так как запаса выдававшейся петрушки не хватило для всех.

Автор заканчивает свою статейку описанием прекрасного гастрономического магазина, переполненного товарами и возникшего на месте прежнего «продмага». Этот фельетончик имеет вполне благонамеренный, вполне советский характер, так как он хочет доказать, как хорошо стало теперь жить.

Однако он невольно вызывает у читателя некоторые политически неблагонадёжные мысли. Спрашивается, почему Рыклин не напечатал эту статейку в 1931 году, а подождал шесть лет, пока на месте продмага построили роскошный гастрономический магазин. Не потому ли, что в то время советские газеты писали о том, что в СССР всем гражданам изумительно хорошо живётся, что у нас рабочие и крестьяне находятся в таких прекрасных условиях, о которых не могут мечтать трудящиеся других стан, что заработная плата стала намного больше довоенной, что у нас — изобилие продуктов, что никакого голода у нас и в помине нет, что всё это лишь вымыслы буржуазной прессы, что никаких очередей около продовольственных магазинов у нас не имеется и т. д. Интересно, что напишет Рыклин о январе 1937 года через шесть лет... если только в 1943 году он будет ещё писать фельетоны на советские темы...

Может быть, тогда будет возможным написать, что в январе 1937 в деревне Х. или городке У. стояли голодные очереди у хлебных лавок. Чтобы узнать точно, что происходит в нашей стране в данное время, нужно, по-видимому, подождать 5 или 10 лет. Впрочем, события разворачиваются так быстро, что, может быть, ждать так долго не придётся...

23 января

Наиболее революционными являются страны, в которых власть принадлежит монархистам или фашистам, и наоборот — наиболее контрреволюционными оказываются те страны, в которых правят крайне левые партии. Поэтому как в тех, так и в других странах правительство может удержаться у власти только путём террора и насилия.

В любой стране народным массам (т. е. большинству народа) чужды как правые, так и левые загибы. Каждый народ хочет мира, свободы и материального благосостояния и отрицательно относится к политическим казням, к массовым репрессиям, к душению гражданских свобод. Поэтому, когда при известных ситуациях (война, экономический кризис) власть переходит в руки экстремистов (правых или левых), народ мирится с этим лишь до той поры, пока не изменятся те условия, которые вызвали данный переворот. После же этого начинают быстро развиваться противоправительственные настроения.

Я убеждён, что в настоящее время наиболее революционной страной Европы является Германия именно потому, что фашизм задушил там все внешние проявления революционного движения. Ведь революционность страны измеряется не числом красных флагов, вывешенных дворниками на зданиях, а подъёмом революционного духа.

Есть основание думать, что в задушенной фашистами Германии революционный дух не только не исчез, но, наоборот, сильно укрепился в массах. Что касается СССР, то здесь наблюдается как раз обратное. Внешних проявлений революционности чрезвычайно много, а настроение масс является резко оппозиционным. В этом правительство Сталина могло бы легко убедиться, если бы оно допустило свободное выявление народной воли с правом выдвигать на выборах любого кандидата и с возможностью свободного голосования за представителя любой партии. Но насильники, задушившие Россию, прекрасно понимают, что они не могли бы продержаться ни одного дня, если бы они дали возможность народу свободно выразить свою волю. Поэтому они-то и создали новую конституцию, которая является беспримерным документом по своей наглости, по лжи и по циническому издевательству над элементарными правами гражданина и человека.

Действительно, что пишется в конституции?

1) Свобода слова. Она существует лишь для того, чтобы хвалить Сталина, а попробуйте только слово сказать против него, и вас уничтожат.

2) Свобода печати. Любая статья на данную тему проверяется двадцатью цензорами. Малейшая неблагополучная мысль беспощадно критикуется, и автор изгоняется со своих служб и подвергается бешеной травле.

3) Тайна корреспонденции. Все письма распечатываются и просматриваются.

4) «Прямые, равные, тайные» выборы. Если даже и допустить, что выборы будут действительно тайными (хотя можно почти наверняка предсказать, что власти будут контролировать, кто как голосовал), какова ценность этой «свободы», когда граждане будут иметь возможность голосовать только за того кандидата, который выдвинут теми или иными государственными организациями, т. е. за того кандидата, который будет ставленником Сталина.

В истории народов много было тиранов, много насильников душили народ и навязывали ему свою волю. Но до сего времени не было случая такого беспримерного и цинического издевательства. Какая ирония судьбы! И это то, что называется «социализмом»! Что сказали бы Маркс, Энгельс, Ленин, если [бы], вставши из гроба, они увидели, во что превратили их учение, как воспользовались их именами для того, чтобы задавить многомиллионный, беззащитный и безропотный русский народ!..

24 января

Я прочёл сегодня в газетах обвинительный акт против членов так называемого «Параллельного троцкистского центра». Хотя со времени процесса СВУ и шахтинского дела подобных обвинительных заключений пришлось читать довольно много, тем не менее я был потрясён возмутительным преступлением, которое обдуманно и хладнокровно творится Сталиным и его помощниками.

Этот человек умеет крепко ненавидеть, и он изобрёл новую, со времени святой инквизиции не применявшуюся и им значительно усовершенствованную пытку. Она состоит в том, чтобы заставить невинных людей наклеветать на себя и друг на друга, признать себя виновными в самых омерзительных преступлениях, объявить об этом публично на суде, а затем расстрелять этих несчастных.

То, что Пятаков, Сокольников, Радек и другие наклеветали на себя, не представляет ни малейшего сомнения. Обвинительный акт составлен исключительно бездарно, и с первого же взгляда видно, что этот «троцкистский заговор» состряпан в ГПУ крайне неумело и трафаретно.

Структура центра: глава заговора — Троцкий (в роли недосягаемого Рокамболя); его ближайшие помощники — Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков — главари организации в СССР, занимавшие посты заместителей наркомов или крупнейшие руководящие должности. Под руководством этих лиц несколько более мелких коммунистов, работавших на транспорте, на заводах, на шахтах выполняют ряд вредительских актов (взрывы, крушения поездов, порча машин). Цель заговора: свергнуть советскую власть и восстановить капитализм. Способ достижения этой цели: иностранная интервенция, а именно поддержка Германии и Японии. Условия этой поддержки: Германии отдаётся Украина, а Японии — Приамурский край. Контакт с иностранными контрразведками устанавливается путём шпионажа и осуществления ряда диверсионных актов.

Если бы не мысль о том, что всё это будет стоить жизни семнадцати подсудимым, чтение этого, с позволения сказать, обвинительного акта вызывало бы смех. Всё это шито белыми нитками, и расшифровать цель процесса довольно нетрудно.

Основная цель: переключить недовольство, имеющееся в стране против Сталина, на его врага Троцкого и доказать, что сталинский гнёт и душение всех свобод необходимы вследствие опасности, угрожающей социализму со стороны внешних (фашизм) и внутренних (троцкизм) врагов.

Способы достижения этой цели:

1) вызвать возмущение у рабочих, убедивши их в том, что троцкисты производят взрывы шахт с жертвами рабочих жизней;

2) вызвать негодование красноармейцев, убедивши их в том, что троцкисты устраивали крушения военных эшелонов;

3) восстановить против Троцкого всех русских патриотов известием о том, что Троцкий собирается отдать Украину немцам, часть Дальневосточного края — японцам;

4) вызвать омерзение у каждого порядочного и честного человека сообщением о контакте троцкистов с контрразведками различных стран и о шпионаже на пользу Германии—Японии.

Вот вполне ясное задание, которое ставило себе ГПУ, и то впечатление, которое данный процесс должен произвести на население.

Посмотрим теперь, каким образом ГПУ стремится доказать, что эти обвинения соответствуют действительности.

Первое самое главное доказательство — сознание подсудимых — равно нулю, так как подсудимые находились во время следствия в тех условиях, при которых выяснение правды немыслимо и, наоборот, при которых — я знаю это по собственному опыту — можно заставить человека сделать всё, что угодно.

Объективных доказательств — никаких, кроме мнимых писем Троцкого, которые не существуют в подлиннике, а приводятся по памяти подсудимыми. Неужели найдутся достаточно наивные люди, чтобы поверить всей этой ерунде? Ну кто поверит, например, что подсудимый Князев организовал крушение трёх военных поездов, что стоило жизни нескольким десяткам красноармейцев? Неужели таким способом можно ослабить мощь СССР? Какой колоссальный риск для Князева и какой ничтожный эффект: смерть нескольких десятков людей, на место которых могут стать миллионы других! Разве это может ослабить советскую власть! Или какой особый вред советской власти может принести взрыв на какой-нибудь угольной шахте, когда таких шахт имеется сотни или тысячи? Какой дурак будет применять подобные способы борьбы с советской властью?

Какая могла быть единственная цель какой-нибудь действительно существующей организации?

— Покушение на Сталина и на его непосредственных помощников, но отнюдь не порча машин и не взрывы на каких-нибудь заводах.

Как же поступило ГПУ, чтобы придать хоть тень правдоподобия обвинительному акту? Оно соединило в одно дело все дела о разрозненных и ничего общего не имеющих между собою взрывах на шахтах, крушениях, порчах машин и т. д....

В любой стране подобные несчастные случаи происходят ежегодно и являются неизбежными. В СССР при любом несчастном случае, при любой катастрофе ищут виновного и обвиняют его в политическом преступлении. Если в стране начинается голод вследствие неурожая, обвиняют зам. наркома земледелия (наркомы — лица неприкосновенные!). Если происходят крушения по вине стрелочника или пьяного машиниста, обвиняют начальника дороги. Если неосторожностью шахтёров вызывается взрыв, арестовывают директора шахты. А затем все эти дела объединяются в одно целое и создается крупное дело «Параллельного центра».

Различные подсудимые, среди которых некоторые, вероятно, даже не знали друг друга, принуждаются пытками к подписанию гнусных протоколов со взаимными обвинениями и клеветой. Затем роли несколько раз репетируются и на этом подготовка процесса заканчивается. Этих несчастных людей, внутренне опустошённых и потерявших всякий человеческий облик, выпускают перед зрителями, и они, как восковые фигуры, произносят речи и дают ответы на вопросы прокурора...

В лексиконе русских слов нет подходящих для того, чтобы выразить достаточно крепко, насколько всё это гнусно. Единственное утешение — это то, что многие люди, вероятно, понимают значение подобных омерзительных зрелищ. Когда думаешь обо всей этой мрази, становится стыдно быть человеком, испытываешь чувство тошноты.

25 января

Тревожное настроение в городе усиливается. Носятся самые разнообразные слухи, которые, конечно, невозможно проверить.

Говорят, что расстрелян «маршал» Тухачевский. Ещё недавно он был советским представителем на похоронах английского короля и его портрет печатался во всех советских газетах. Если этот слух соответствует действительности, то легко понять, почему (вопреки конституции) Тухачевского расстреляли без публичного суда. Получилось бы не совсем удобно: он — один из главных руководителей армии и вдруг заговорщик. Это указывает на внутреннюю слабость Красной Армии, а разглашать этот факт как будто не полагается.

Говорят, что в заговоре троцкистов участвовала вдова Ленина — Крупская. Если это верно, то это тоже порядочный скандал, о котором советские газеты предпочитают не распространяться. Известно, что лет десять назад, когда устанавливалась сталинская диктатура, Крупская публично выразила своё отрицательное отношение к этому. Но затем она сделалась смирной и послушной. По этому поводу рассказывали даже в свое время антисоветский анекдот о том, как Сталин, призвавши Крупскую, сказал ей: «Ты, бабушка, не бузи, а то на место вдовы Ленина я назначу тёщу Орджоникидзе...»

Достоверно лишь то, что в связи с процессом так называемого «Параллельного центра» Сталин решил отделаться не только от так называемых «троцкистов» но и от «правых оппортунистов» — Бухарина, Рыкова (Томский уже покончил с собою, очевидно, предвидя заранее ту очаровательную участь, которая его ожидала бы). Говорят, что «Известия» уже вышли без подписи Бухарина.

На процессе Пятакова, Радека и т. д. выступают какие-то странные свидетели, бывшие сотрудники газеты «Известия»: Роом, Бухарцев. Эти «свидетели» признаются в том, что они служили передатчиками писем Троцкого, что они организовывали свидание между Пятаковым и Троцким и были участниками заговора. Остаётся неясным, являются ли подобные свидетели одновременно и заключёнными или они находятся на свободе. В последнем случае либо советский суд их демонстрирует открыто как провокаторов и секретных агентов ГПУ, либо советская власть стремится продемонстрировать всему миру свой исключительный «либерализм», заключающийся в том, что в СССР не арестовываются лица, не принимавшие участия в заговоре, а лишь знавшие о нём. Но последнее предположение очень мало вероятно, так как существует советский закон, карающий за то, что, зная про существование преступления, кто-нибудь не донёс властям о нём.

Итак, из соратников Ленина большинство оказалось самыми презренными людьми — диверсантами, шпионами, организаторами взрывов и т. д. Нечего сказать, хороших помощников подбирал себе Ленин! Куда же девалась его ленинская прозорливость? Оказывается, что Рыков, Троцкий, Томский, Бухарин, Пятаков, Зиновьев, Каменев, Смилга, Радек, Муралов, Сокольников, Евдокимов, Преображенский, т. е. ближайшие помощники и ученики Ленина, оказались авантюристами самой низкой пробы. Но ведь это почти полный состав руководства большевистской партии в период 1917—1924 гг., т. е. при жизни Ленина. Ergo!.. Кто же остался?

— Второстепенные и третьестепенные личности, выплывшие после 1924 г. Получился такой курьёз, что Сталин оказался больше ленинцем, чем сам Ленин... Странный исторический закон самоуничтожения революционных деятелей. Он ярко обнаружился в 1793—94 гг. во Франции. Он неумолимо действует и сейчас в СССР.

Многие мелкие людишки весьма обеспокоены происходящими событиями, хотя эти последние меньше всего отразятся на них. «Вы подумайте! Что же это будет? Скоро останутся только Сталин и Калинин, а остальные “вожди” будут все расстреляны, если только так будет продолжаться дальше!»

Факт тот, что уже сейчас на ряд крупных советских постов назначаются коммунисты с партийным стажем лишь в 10—12 лет. Редеют кадры. Вокруг Сталина остаётся очень маленькая группка старых большевиков. Все остальные либо расстреляны, либо на каторге, либо сосланы. И несмотря на всё, Сталин крепко цепляется за власть. Он, видимо, готов уничтожить всю большевистскую партию, по крайней мере все её основные кадры, лишь бы удержаться на советском троне...

26 января

Много говорят о процессе троцкистов. Он всех волнует. Особенно интересным и таинственным кажется всем тот факт, что подсудимые не пытаются ни минуты отрицать какие бы то ни было факты и говорят о событиях, которые они могли бы скрыть. Они не обнаруживают ни малейшего желания защищаться. Самое замечательное — это то, что всё, что они говорят, явно выгодно правительству Сталина.

Подсудимые, которые знают заведомо, что они будут расстреляны, не пытаются перед смертью использовать публичный процесс для того, чтобы выяснить перед всем миром гнусность сталинского гнёта, с которым они боролись, рискуя жизнью.

Они ни слова не говорят о голоде, от которого погибли сотни тысяч людей в период 1931—1933 гг., о казнях невинных людей, о массовых ссылках в Сибирь, о том, что у народа отняты самые элементарные свободы. Ведь это всё служило бы им оправданием. С каким облегчением вздохнули бы миллионы советских граждан, если бы кто-нибудь из подсудимых осмелился сказать публично правду и разоблачить весь ужас сталинского режима!

Но нет, все они как заведённые машины говорят только то, что выгодно для власти и что крайне невыгодно для них. При этом подсудимые изрекают самые невообразимые, самые неправдоподобные вещи. Например, Радек заявляет, будто бы Троцкий написал ему письмо, в котором он указывал, что при приходе к власти троцкистов положение рабочих должно резко ухудшиться, ибо им придётся больше работать, что в сёлах вновь возобновится борьба между кулаками и бедняками и что новый режим будет похож на тот, который был установлен Наполеоном Первым.

Троцкий, может быть, большой мерзавец, но во всяком случае он не дурак. Между тем писать подобные вещи мог бы лишь человек, потерявший рассудок. Не подлежит ни малейшему сомнению, что подобные показания являются ложными и явно абсурдными.

Чем же объяснить, однако, что подсудимые так дружно клевещут друг на друга и изрекают колоссальные глупости? Это тайна, которую трудно разгадать. Можно попробовать, однако, взвесить степень правдоподобности различных предположений.

Первое предположение — это то, что подсудимые во всём говорят правду. Оно опровергается следующими данными:

1) явной нелепостью некоторых приводимых ими данных (например, о взрывах, о крушении военных составов, о намерениях Троцкого установить наполеоновский режим, о проекте отдачи Приморья японцам и Украины немцам и т. д....);

2) отсутствием попыток у подсудимых что-либо скрыть или представить в благоприятном для себя виде;

3) отсутствием каких бы то ни было невыгодных для правительства показаний;

4) отсутствием каких бы то ни было материальных доказательств, т. е. письменных документов (весь процесс основан лишь на показаниях подсудимых).

Второе предположение — это то, что подсудимые являются не подлинными, т. е. что вместо них выступают загримированные актёры. Это весьма романтичная, но малоправдоподобная гипотеза: в зале присутствуют много иностранных журналистов и дипломатов, среди которых некоторые были, вероятно, знакомы с подсудимыми, они могли бы обнаружить подлог. Исключить эту возможность нельзя, но она мало вероятна.

Третье предположение — это то, что подсудимые добровольно и без всякого принуждения согласились говорить явную ложь. Во время моего ареста один очень крупный чекист говорил мне, что настоящие коммунисты готовы для дела рабочего класса пожертвовать всем, даже собственной честью; они готовы даже наклеветать на себя и сделать самые гнусные дела. Можно в таком случае представить себе дело так: призывают Пятакова, Радека и т. д.... и говорят им: «Нужно дискредитировать троцкизм, всё более и более развивающийся на Западе. Нужно поднять настроение и русских рабочих. Для этого решено организовать процесс. Вас намечено в жертвы. Разоблачите Троцкого по заранее вызубренным ролям. После этого мы сделаем вид, что вас расстреляли, а вы будете жить под другими именами. Когда наступит мировая революция, мы объявим вас героями и расскажем про вас всю правду. А пока извольте пожертвовать партии вашим именем и вашей честью». Исключить это предположение невозможно, но против него можно выставить один довольно убедительный аргумент: подобных процессов было уже довольно много; в некоторых из них подсудимые были не коммунисты, а беспартийные инженеры. Между тем все публичные процессы имели однотипный характер: подсудимые всегда говорили не то, что им выгодно, а только то, что выгодно правительству. Трудно предположить, что все эти люди являются героями, жертвующими самым дорогим, что есть на свете для каждого честного человека, а именно своей честью, своим добрым именем, своим достоинством. Кроме того, нужно признать, что такой способ организации процессов был бы весьма опасным. А вдруг, по вине одного человека, всё это обнаружилось бы? Получился бы грандиозный скандал. Нет, это малоправдоподобная гипотеза.

Наконец, остаётся ещё одно и последнее предположение: подсудимые клевещут на себя и на других по принуждению. Они подверглись ряду физических и особенно моральных воздействий, которые заставили их поступать так, как они делают. Эта гипотеза кажется мне (и по-видимому, и другим) наиболее правдоподобной. Единственный аргумент против неё — это то, что удивительно, что среди современных революционеров не находится ни одного, который обладал бы достаточным мужеством, чтобы отвергнуть на суде свои предыдущие ложные показания и сказать перед всеми всю правду. Неужели в наш век исчезли герои или даже просто смелые люди? Ведь всё равно их ожидает смерть, и они это знают. Так не лучше ли умереть геройской смертью, нежели подлой и гнусной? Вот это противоречие здравому смыслу никому не понятно. Это великая тайна ГПУ, которая будет, вероятно, раскрыта только после перемены режима. Во всяком случае, несомненно пока лишь одно: процесс инсценирован, и притом довольно грубо и трафаретно.

31 января

Их приговорили к смерти. Лишь Сокольникова и Радека осудили на десятилетнее заключение. Сегодня по всем учреждениям, по всем институтам «народ», т. е. согнанные на собрания служащие, своим голосованием подтвердил справедливость этого приговора.

Не пойдёшь на собрание — будешь на примете как неблагополучный. Пошёл и я. Пришлось, как говорят теперь, «двурушничать», т. е. голосовать за смертную казнь, в то время как я являюсь принципиальным противником её.

Раньше подобные голосования производили на меня потрясающе тяжёлое впечатление. Сейчас я уже к ним привык. Я понял, что подобное «волеизъявление» является лишь гнусной комедией, которой никто не придаёт значение. Само собою разумеется, все присутствующие подняли руку за смертную казнь. Между тем, я глубоко убеждён, что большинство бывших там людей настроено против смертной казни вообще и, в частности, против казни этих «троцкистов», столь покорно и послушно ведших себя на процессе. Очевидно, согласно полученной директиве, все выступавшие требовали казни не только для осуждённых троцкистов, но и для так называемых правых , т. е. для Бухарина, Рыкова и Угланова. Очевидно, Сталин решил одним взмахом казнить всех тех, которые десять лет тому назад противились установлению его личной диктатуры, т. е. возведению его в чин императора («Der rote Tsar» ⁸, как писала в своё время одна немецкая газета).

По-видимому, кроме этих уже наметившихся жертв, будут ещё другие, имена которых остаются неизвестными. В своём заключительном слове Радек заявил, что, вероятно, существует ещё третья организация, члены которой ему неизвестны. Раз он это сказал, то очевидно, эти фразы, как и все остальные на процессе, были инспирированы агентами ГПУ, т. е. Сталиным. Эти слова должны подготовить граждан СССР к тому, что будет раскрыта ещё одна организация, вероятно, тоже якобы связанная с Троцким. Мне почему-то кажется, что во главе этой организации или в качестве её члена будет находиться Раковский. О нём уже упоминалось на только что закончившемся процессе. Пока что все выступающие на собраниях ораторы по команде призывают к бдительности. Это значит, что каждый гражданин должен с подозрением относиться ко всем окружающим его людям, следить за всеми их поступками и, если что-нибудь ему покажется подозрительным, писать доносы на своих знакомых, друзей, родных и родителей. Очаровательная жизнь!.. Закон самоуничтожения революционных сил продолжает неумолимо действовать. Сталин решил разделаться со всеми людьми, которые могли бы в будущем заменить его у власти.

Наступит время, когда он останется окружённым лишь небольшой кучкой преданных ему людей и вот именно в этот момент, когда ему будет казаться, что он особенно крепко сидит на троне, он будет свергнут какой-нибудь силой, существование которой он не предвидел. Перемена строя совершится тогда тем легче, чем меньше стойких революционеров останется кругом Сталина. Так, по крайней мере, было в 1794 году. Робеспьер устранил всех непокорных, Конвент дрожал перед ним — и вдруг совершенно второстепенные личности его свергли. Понадобилось затем 5—6 лет промежуточного режима для того, чтобы перейти к совершенно нового строю, о котором никто не мог и мечтать в период 1792—1794 гг. Надо быть слепым для того, чтобы не видеть, что мы быстрыми шагами идём к тому же концу. И чем больше будет казней, тем скорее наша несчастная страна будет доведена до этого конца. Неужели честолюбие настолько ослепило Сталина и его ближайших помощников, что они не понимают всего этого?

2 февраля

Вчера я узнал, что закрывается украинский Институт охраны здоровья детей и подростков, в котором я состоял консультантом. Для меня лично это событие не является катастрофой, так как я имею другие службы. Придётся только несколько сократиться и урезать мой месячный бюджет. Но для многих сотрудников этого института эта новость явилась настоящим бедствием. Как заявил директор, им придётся переквалифицироваться. Это значит, что человеку 40—45 лет нужно будет вновь приниматься за учёбу, посещать курсы и начать работать в новой, до этого не знакомой ему отрасли медицины.

В институте ОЗДП у каждого был определённый план научной работы. Были начаты научные исследования. Приказ о расформировании института лишает возможности закончить эти работы. В результате масса времени, сил и денег оказались истраченными бесплодно.

Сейчас наблюдается тенденция к сокращению научно-исследовательских институтов. Официально это называется не сокращением, а «реорганизацией» их. Например, почти уничтожен Институт труда, сильно сокращён в размерах Институт патологии и гигиены труда. Упразднены многие отделы в Институте экспериментальной медицины.

Говорят, что это только начало. У нас ни в чём нет меры. То наступают периоды сильно разбухания институтов: создаются новые научные учреждения, расширяются штаты... Затем начинается полоса сокращения.

Сейчас наступил именно такой период «кризиса». Отчасти это объясняется стремлением послать часть врачей, засевших в городах и окопавшихся в различных научных институтах, с одной стороны, на село, а с другой стороны — в Красную Армию, численность которой, по-видимому, беспрерывно растёт.

Недавно в Харькове мобилизовали 140 врачей в армию. Мобилизация бессрочная. Это значит, что человеку придётся служить до 55 лет, т. е. фактически всю жизнь. Среди этих врачей оказался знакомый мне д-р Венедиктов. Он работал в институте физической культуры и собирался специализироваться по анатомии. Когда он предстал перед военной комиссией, объявившей ему о его мобилизации, ему был задан вопрос:

«— Ну как, доктор, не правда ли, что вы довольны поступлением в Красную Армию?»

На это, очевидно, надо было ответить нечто похожее на «Рад стараться. Готов пролить кровь на благо Отечества!» Вместо этого Венедиктов имел нетактичность испортить ожидаемое впечатление и ответил: «Для меня лично призыв на военную службу является катастрофой!» Члены комиссии пошептались с видимым неудовольствием от возникшего неприятного инцидента. Когда Венедиктов объяснил им, что у него семья, которую придётся надолго бросить, что он уже человек не первой молодости, что он надеялся в скором времени защитить диссертацию, что он уже много лет занимается научной работой и что внезапное прекращение её является для него тяжёлым ударом...

Его прервали и сказали: «Ничего, доктор, привыкнете к работе в Красной Армии». Никакие просьбы, никакие ходатайства учреждений не помогли. Человека без всякой вины послали на всю жизнь на каторжные работы. Ему придётся теперь изо дня в день вести существование, равносильное умственной смерти, вставать в 4 часа утра, идти на кухню — пробовать еду и пойло, затем в околотке принимать красноармейцев, делать им прививки, читать им лекции о мерах предупреждения заражения сифилисом. О научной работе, о расширении своих знаний нужно будет забыть на всю жизнь.

Сколько прекрасных слов говорится и печатается у нас о бережном отношении к человеку. Однако, практика в данном отношении весьма далека от теории. Нигде так мало не считаются с личностью, с жизненными интересами человека, нежели у нас. На этой почве имеется бесконечное количество трагедий. Фактически все граждане СССР являются мобилизованными: в любой момент, невзирая на пожелания субъекта, его перебрасывают на село, из одного города в другой, призывают на военную службу в возрасте 35 лет, посылают на какие-нибудь курсы. Это есть крепостное право во всей его неприглядной наготе. Но называется это «социализмом».