* * *

Не послушался кукушку — вот и тридцать. В темноте

лает где-то пёс кликушный, чайник парит на плите,

одиноко смотрит лампа белым глазом в потолок,

белый сахар аккуратно вполз под белый кипяток...

То ли страшно, то ли скушно рушить эту кабалу.

Перья пёстрые кукушки треплет ветер на полу.

* * *

Медея, видишь — виноград созрел.

Краснеют дёсны деревянные давилен.

Сандалии по утренней заре,

как змеи, щиколотки тонкие обвили.

В тени «Арго» на медленном огне

Ясон из мидий варит пресную похлёбку.

Неси ему, Медея, яство — не

козлятину, не солонину. Горстью робкой

он и Аид вкусят от плоти плов.

Пусть сыновья плывут по отчим венам

к руну сокровищ. Воровской улов —

рисунок мидии — Ясон, Медея — гемма.

* * *

На полустанке — пращурные стены,

заплющенное досками окно...

Динамику под стать осипший тенор,

порядок слов утративший давно.

Уже лет сто, как мы остановились,

лишь подстаканник по инерции дрожит.

И не понять — заслуга ли, провинность,

пасьянсом шпал судьбу заворожив,

нас приковала к тупиковой стрелке.

В сомнамбулической испарине платформ

вороньи литеры по выцветшей побелке

подсказку превратили в приговор.

С музейной тишиной по эшелону

прогулку совершают сквозняки,

и всё, что нужно было бы живому,

хранит багаж, отвыкший от руки.

* * *

Нас всех причастили потерянным Раем —

зрачками, смотрящими внутрь.

Но мы отродясь этот мир собираем,

с ресницы по капле; как ртуть.

Слепой лепотой, соловеющей лаской

нам дышат в лицо зеркала.

Что — евнуху Ева? Что — мёртвому маска?

Прямое паденье угла

в своё отражение, в бездну изъяна,

из инея, в патоку дней.

Мы — сон наизнанку, где ставшее явным

становится тайным вдвойне.

* * *

То ли сова пролетела —

                                            на веки перо обронила,

то ли куриная совесть

                                        восстала бессонной вдовой.

Кровная брань сна броню

                                              до утра боронила,

бисером мести металась

                                            и выжгла в межбровьи тавро.

Полночь скупую копытами стратил

                                                                 кентавр лунолобый,

улей полудня покинули

                                           сонмища солнечных пчёл.

Чёрное злато бессонницы

                                               мечено высшею пробой,

в ковш умолчания корень

                                              злачных миров завлечён.