ОПУБЛИКОВАНО В ЖУРНАЛЕ «ХАРЬКОВ — ЧТО, ГДЕ, КОГДА» (2008, №3)
ТЕКСТ ПУБЛИКАЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН РЕДАКЦИЕЙ ЖУРНАЛА «©ОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ»

ФАНТАСМАГОРИИ: ПРОЦЕСС

— Понятой номер один.

Лобастый мужичок, сонно клюнув, встрепенулся, поправил сползшие на нос очки и извинительно вытянул шею с напрягшимся кадычком.

— Понятой! Харэ спать! Осветите проблему!

Послушно воткнув штепселя пальцев в ротовую розетку, мужичок для приличия откашлялся и поникше закусил губу:

— Да освещать толком и нечего... Ведь всё, по сути, произошло в моё отсутствие. Когда я вернулся из командировки, было уже поздно. Она, задушенная, лежала на кровати. И она же сидела внизу, на коврике, тупо уставясь в окно. Меня она не заметила. Ни та (что, собственно, естественно), ни другая (что, в общем-то, тоже объяснимо). Видите ли, — его голос перешёл на страдальческий шёпот, — случившееся, несмотря на всю свою чудовищность, было, в некотором роде, естественной развязкой. И потому мало кого из нас удивило или обескуражило. В последнее время она стала сама не своя. И вокруг глаз — точно кто булыжником пропечатал... Нащупав причину и подтвердив её правильность логическим путём, я начал аргументированно подводить её к мысли порвать всяческие сношения с собой второй... Или первой... (Кто её знает... Личность столь запутанная всегда была вне границ моего понимания.) Оградиться барьером, что ли... А она только глянула на меня, усмехнулась грустно и... ну, не знаю, корректно ли...

— Конкретно! Херр Рассудок! Конкретно!

— ...ну, словом, схватила пальцами мой язык, обкрутила — благо длинный! — вокруг носа и говорит: «Есть вещи, герр Рассудок, в которых вы ни черта! ни черта не смыслите...»

— А не пробовали...

— А что толку... В её внутреннем мире, помимо меня, квартирует ещё масса всякой сомнительной разухабистой голытьбы, с которой, к сожалению, в последнее время она общается куда чаще и с большей охотой... Поймите меня правильно... Я для неё, в некотором роде, рудимент. Анахронизм. Маразматический дедушка, чьё мнение можно выслушать лишь в момент очередной пьянки, в качестве анекдота, под гогот разгулявшихся квартирантов. А однажды, — мужичок пустил скупую слезу и тут же поспешно струсил её со щеки, — один из них (мсье Бесшабашность, если не путаю) даже заявил мне в её присутствии: «Не можешь замолчать — так сдохни! Хоть на пять минут! Дед-дуля!» А она... она...

— Отвлекаетесь, уважаемый.

— Осознаю и умолкаю. Больше, собственно, ничего интересующего высокое собрание сказать не могу.

— Понятой номер два.

Скрытое густой вуалью лицо осталось неподвижным.

— Где понятой? Почему в кресло посадили манекен? Что за безобразие? — откинувшись на спинку стула, судья хмуроброво оглядел присяжных.

— Это и есть понятой, — предупредительно зашептали сбоку. — Понятая! Мадам Оцепенение! Но с неё мало толку. Стара, глуха, слепа. Да ещё и кататоник к тому же... Можно смело переходить к третьему.

— Понятой номер три.

Нервные пальцы сжали пачку «LM».

— Пани Нервозность! Курить не полагается! Ни-зя! Ни-зя тут курить! Вы слышите?

Но сигарета — выдрессированной собачкой — уже выпрыгнула на руку и понеслась по угловатому плечу вверх. А затем, преодолев барьеры заходивших желваков, метко юркнула в губы.

— Выведите из зала, — и судья, норовисто взбрыкнув, прогалопировал головой влево. — Увольте меня от шизиков. Кто там следующий?

— Э-э... Некая Боль... Ни инициалов, ни титула. Хер знает, что за штучка.

— Так спросите у херра! А впрочем... Пропустить. Дальше?

— Господин Нон-Конформизм.

Судья демонстративно потёр висок.

— Ну, это... Ну, как бы... Ну, что ли... Ну, который плюнет в глаз — и даже не снизойдёт объяснить...

— Дальше! Дальше! — поморщившись, застонал судья.

— А дальше... Этот мсье Бесшабашность. Хандра У. У. И Отчаяние Ы. Ы. Остальных не нашли.

— Чувствоваю! — потыкав пальцем в солнечное сплетение, горестно выдохнул судья. — Во всей этой курчавой семейке единственно приличный выродок — токмо этот несдохший дедушка!

И, избегая мозолей на висках, страдальчески обхватил подбородок:

— Ну, давайте, что ли, эту У. У....

— Понятая, просим!

— Проси... не проси... — скривила губы поДнятая и развернулась к дверям.

— Те... — задребезжал голос одного из присяжных. — Проси-ТЕ!

— Отвяньте, уважаемый. По фигу — хоть те, хоть другие...

— Едрить изволите, хандрить вашу мать!

Понятая кисло оглянулась на подмостки:

— Нудный ты... До оскомины! И присТяжные твои — тоже нудные. И стул, на котором сидишь, — более чем...

— Выведите!!!

И, нервно сморгнув, вдруг прищурился и спешно повернул голову влево:

— А ч-что вона там к углу прилипло? Никак подходящее будто-вроде-для в количестве понятого.

— В смокинге и цилиндре? Сэр Одиночка. Оно же Одиночество. Подойти невозможно: жонглирует тростью, точно мух отгоняет. На него, видите ли, даже от слов «рядом», «около», «вблизи»... — дурнота находит. Безнадёжный вариант.

Судья убито почесал плешь и, слегка повозив по стулу затёкшие ягодицы, выкатил грозную губу аж на середину зала:

— Подсудимая! Или жертва... Кто вы там?.. К барьеру! Что вы там?.. Убили?! Или самоубились?.. Просветите высокое собрание.

Закурив и не обращая внимания на коллективные махи руками присяжных орлов, она медленно поднялась со скамьи и, выбросив спи- в форто- чку, снова села на место.

Дым окутал зал, но, поступательно разбиваясь на орфографические струйки, потёк к подмосткам, на ходу каллиграфируясь и выстраиваясь в абзацы:

«Странно, ты, Любовь, жила в моём сердце... А я всегда ощущала лишь отчаяние или пустоту...

— Имя? Отчество? С какого времени? С пропиской? Без?

...Ты вовлекала меня в чёрные игры. Прибивая к моему берегу тех, кто был мне абсолютно не нужен. И умудряясь оставить безучастными немногочисленных других, к кому тянулось и рвалось моё собственное сердце...

— Имена? Фамилии?.. Где...

...Нет, не так... Извини... Я несправедлива. Искреннее пламя не может не зажечь. Просто они горели на свой манер. Горели... Или тлели... Не важно! Ведь для них «любить» не было тем, чем это было для меня. Живёшь ты в сердце или приходишь туда лишь в гости — вещи разные... Вот и ходит нас несколько идиотов по планете, для которых и на первом, и на втором, и на тридцать втором месте — только ты.

И как объяснить среднестатистическому любящему, по горло заселённому рабочими и бытовыми проблемами, что без тебя у нас нет жизни... нет жизни... жизни нет! Ты измучила. Ты так измучила... Прости! Но выгнать тебя — что без наркоза вынуть собственное сердце. И я тебя задушила...»

— Итого: вы признаёте...

И безучастно протягивая руки для наручников: «А впрочем, я уже ничего не понимаю. Знаю только, что кто-то из нас задушил другую...» И в полуобречённой надежде: «А может, всё-таки ты меня?..»

Февраль 1996