| |
ЧЁРНЫЙ ЩЕЛКУНЧИК
ИЗ СБОРНИКА «НЕВЫНОСИМАЯ ВЕСНА. СТИХИ 1997—98 ГОДОВ»
* * *
Прислушайся: душа твоя нема;
не достучаться, не прорваться к слову.
Рукою вялой пишется роман,
плетётся день лошадкою соловой.
И взгляду зацепиться тяжело
за кончик примелькавшейся детали,
в душе так пусто, что почти светло,
и смерть близка, как профиль на медали.
Меняются местами города,
меняются герои адресами,
а ты, душа, молчишь во мне всегда,
так, словно я с тобой, но ты — не с нами.
Тебе не трудно целый век молчать,
тебя ни бог, ни музы не тревожат,
твой кубок полон и едва почат.
Ты хочешь угостить, душа? Кого же?
Весёлый гобелен своих обид
я в изголовье расстилаю на ночь.
Когда я сплю, моя душа не спит,
не спит, когда весь мир и души — навзничь.
Мне неуютно с нею в тишине
смотреть на белый бюст самоубийства. —
Зачем ты так давно живёшь во мне,
как кельтский знак в блокноте арабиста?
Я напрягаю зрение и слух,
я чувствую, что может получиться...
Но в тёплые запястья милых рук
одна лишь кровь и тишина стучится.
УРОКИ МАСТЕРСТВА
Известный романист, полусефард-
полутатарин, впечатливший след
в литературу родственных народов
Причерноморья, проживший ни много
ни мало пять десятков лет под колким ливнем
неадекватно понятых рецензий,
туманных и прозрачнейших намёков,
любовных писем от замшелых дам
и деловых — от юных педерастов,
объездивший полсвета, облетавший
полтрети, покоривший Новый Свет,
замешанный в скандале с колумбийским
наркокартелем, счастливо отведший
лавину обвинений в плаг., корруп.,
растиражированный на передовицах,
похвально продолжающий писать
в воскресных приложениях, отец
семи детей от разных жён, три года
назад почивший в бозе, по секрету
мне говорил за рюмкою токая:
«Земному праху воздавая дань
( — ему нередко ставили в упрёк
подобные провалы стиля — ), всуе
используя излишки славы, знаешь,
порою так настоебенит ( — речь
писателя пестрила, как известно,
грецизмами [по смутным слухам, он
их нахватался от своей снохи,
молдавской господарыни, с которой
был связан романтичный эпизод,
могущий стать отдельной темой...]; зная
о щепетильности биографов, сии
вкрапленья мы вольны оставить intact,
не в целях "колорита", в целях правды — )
мудотность бытия, вся эта рысь
за свежею мандою или задом
да полными мудями лишаёв...
Приходит время: ты хватаешь тяпку
и, согревая в жмене семена,
сердито разрыхляешь почву, сеешь;
вернувшись в дом, откапываешь лейку
и, залепив пробоины, несёшь,
наполненную доверху, и льёшь,
и заливаешь; набираешь снова
и снова льёшь, по самые лодыжки...
Писатели должны растить фасоль,
тайком от всех... Ты пей вино, до дна пей,
и ничему не верь. Я вру».
На лбах
известных романистов, в час заката,
в виду лимана, осенью, всегда
дрожат большие бисерины пота,
глаза мутны, но если приглядеться,
то можно различить в них силуэт
развалин Шартра. Или Херсонеса.
<1997—1998>
ИЗ ПАРАБОЛЫ «ВЕРШИНА»
ПОДНОЖЬЕ
Багровые быки, прядая червивым рогом, поддевая над морем звезду,
Опечаленные шакалы, плача на стихшую степь, оборачиваясь, в слезах,
Эльфические шары в надёжных клетях, взмывая, в мыле канатных дорог,
Беременные жабы, с доисторической грустью блюющие в груди стонущих скал,
Стойкие безрукие рыцари в кругах заклинаний и закипающего света,
Влажногубые эпилептики и семьи их до седьмого колена,
Нализавшиеся, задыхающиеся крестьяне, с обручами лунных серпов в шеях,
Возы, вознесённые огненными снопами страшной соломы,
Члены членов магистрата, одинаково чинные, размеренные, молчаливые,
Стайки крысят, выныривающих из красной навозной жижи,
Бабы, визжащие и счастливые, мокрые, обоссавшиеся,
Раздолье гремящих костров и восстающих чучел,
Сосредоточенные горбуны на сосновых ходулях, прикладывающие ладонь к глазам,
Позеленевшие, словно сыр, недоноски, с недоразвитыми хвостом и жабрами,
Заботливо мычащие монахи с монахинями на плечах, задравшими подол на голову,
Изголодавшиеся крабы, поочерёдно стучащие по камням то левой, то правой клешнёй,
Несбыточные сны заточённых математиков, в кружевах перехватывающих дыхание знаков,
Наставники со сломанными будильниками в рассохшихся черепах,
Нежно выводящие мелодию оскопления волы и боровы,
Старичьё, ласково хоронящее внуков, изъеденных плесенью,
Сопливые отцы, печально растлившие сыновей,
Разукрашенные маски, хороводом, с залепленными воском дырами для глаз,
Волнующие скульптуры из женского кала на спинах атлетов,
Голозадые мудрецы —
С ними вместе я тоже иду к Вершине.
1995
ИЗ ЦИКЛА «ОБОСТРЕНИЕ ЧУВСТВ»
ПОДРАЖАЯ КЛАССИКАМ
Опять, что ль, щегольнуть изысканным размером
и рифмою небрежной? Например, стакнуть
«ничё» и «удручён»; числа таким примерам
хоть несть, четверостишье — фюить!
А может, не дрочить муму нам понапрасну
и выложить уж всё, как есть, начистоту?
Но стих — не духовник, быть откровенным — грязно
(Вот и второй катрен — ту-ту!).
Да мог ли обнадёжить нас чертёжик грубый
при нелюбви-то нашей рассуждать общо?
Обмякни, сдай, гортань, сомкнитесь, склейтесь, губы —
разжаться предстоит ещё.
Итак, не обольстясь подачками фортуны
и не следя ревниво за кривой побед,
покой ли сохраним, останемся ли юны
и будем нравиться себе?
Как суеверны мы! как избегаем даже
и вскользь упоминать о смерти и любви!
И, дописав строфу, себя лишь тем обяжем
чернила поновить.
За годом год в тени томов томиться; точным
и тщательным не быть и славы не искать.
Глотая пыль, лицом красивым и отёчным
таиться под седую прядь.
Мечтатель-краеслов! учись быть не при деле,
молчаньем огибать гневливые мыски,
снимая пенку с чувств, готовых на пределе
метр изорвать и слить мазки.
Пусть твой брезгливый шаг в святилище раздастся,
по сторонам венчаем взглядов косиной.
О не чекань его! не вздумай повторяться
и будь всегда другой.
Увядший твой венок позолочён не Фебом,
а дряхлостью судей, от хул не отличим,
но наклонись: звенят, забалтываясь с небом,
кастальские ключи.
1996
1-Е АПРЕЛЯ 1994 Г.
Скурвилась жница моих простыней —
чёрный щелкунчик разгрыз паучиху:
внятно скопцы голосили по ней,
даже старьёвщицы плакали тихо.
Свет опустел, простудились моржи,
пена осела на дно океана;
бледные, в тяжких морщинах, мужи
сели в галоши, задумавшись странно.
Заворковала воровка-жена,
чай муженьку беленой приправляя:
только Луна куковала одна,
нежно внимая печальному лаю.
Стирку затеяли, баню спалив,
зиму не встретили, осень проели.
Пламенный сборщик гвоздей и огнив
с падчерицей в Рождество угорели.
Сыпь разбазаренной княжьей трухи
запорошила покойнику бельма.
Грустно по бабам ушли моряки,
грустно из пушки по городу стрельнув.
Город дотлел, кенгуру доскакал,
ласточка до неба не долетела:
только в дыму уцелевший фискал
долго на чёрное пламя икал
и поворачивал лёгкое тело.
Вскоре маньчжуры, развьючив лисиц,
вырезав скудный процент населенья,
сплетши попарно обрывки косиц,
в едкую воду зашли по колени —
та же волынка: гундит водяной,
римлянин хуй в сабинянку вгоняет,
кто-то в глазок наблюдает за мной —
только едва ли меня охраняет.
ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ СПЕКУЛЯЦИИ
Учитель — сегментированный червь —
не брезгает оргазмом осужденья
и тянет окольцованную шейку,
дабы поядовитее сострить.
Учителей кормите постным сыром,
чтоб укрепить у них обмен веществ
со внешней стенкою аудиторных камер,
ласкайте их, перенеся в ладонь,
целуйте их нежней, первичноротых.
И безголосый маленький зверёк
поведает о гнусностях Империй,
их полоумных, восковых царей!
Чуть увлажнив встревоженный желудок,
разжалобится до скупых похвал
убийцам одиознейших министров,
а про себя прибавит: «Сущий вздор!»
Тогда подвиньте его тельце к норке,
задумайтесь о бренности земной —
обыденно взирая на пустоты
ближайших сфер, садитесь за трактат.
|
|
Валерий Викторович Нугатов
«Появился на свет в 1972 году в Полтаве, где и живу. Начал со стихов, потом стал писать ещё и прозу, потом ещё и переводить. Изучал филологию. Немецкий, английский, французский, японский, испанский, итальянский, китайский, валлийский... языки. Девять стихотворных книг (ок. 5 тыс. строк); в 2000 г. опубликовано избранное из восьми под названием Недобрая Муза (Москва, 1,5 тыс. строк, 60 страниц). Романы, рассказы (Дама и Некто опубликован в сборнике Зондберг, Нугатов, Соколовский, Москва, 1999). Публикации: Вавилон, Соло, Черновик, Окрестности, TextOnly, Улов,
etc. Переводы О. Хаксли, А. Гинзберга (Вой, 1998), Р. Кено, Ж. Батая, маркиза де Сада, И. Уэлша, Р. Гари, Идриса Шаха (Москва, 1998), Дж. Фаулза (Москва, 2001), М. Метерлинка (Москва, 2001), У. Б. Йейтса (Москва, 2002), М. П. Холла, графа Сен-Жермена, англо-американских поэтов-сюрреалистов. Энциклопедия Тантры (составитель, Москва, 1997).» |
|
