МОПАССАН И ВОДИТЕЛЬ ВОЛГА

БОЛЬ, РЕФЛЕКСИЯ И ПОСТМОДЕРНИЗМ

Что самое противное в постмодернизме?

В принципе, всё надоело.

Вся замшелость, искусственность, надуманность, весь этот книжный шкаф. Долго ещё можно перечислять все эти скучные вещи.

Но больше всего достала, конечно, рефлексия. Гипертрофированная, трёхэтажная рефлексия — (само)наблюдение за (само)наблюдающим (само)наблюдателем.

А когда-то было дело — даже самая первая ступень этой этажерки была нова, свежа и сложна. Специально, понимаешь, в университетах Вундт обучал этому самонаблюдению. И не так уж давно это было — прошлый рубеж веков, всего-то. Ну, это так, для справки.

Как нам известно из голливудских фильмов, самое главное в жизни — деньги, любовь, боль. Остальное не имеет никакого значения.

Но, вообще-то, и эти три категории в нашем постмодерновом мире не так уж уже и важны.

Деньги.

Конечно, не скажу, что деньги ничего не значат, пока ещё наша жизнь не настолько виртуальна. Но современные деньги — это уже не тот средневековый мешок золота или какой-нибудь менее героический бабушкин чулок. У современных денег другие, изменённые качества. И т.д. И рассуждать об этом нечего. И так всё ясно.

Любовь.

Ну, дык с этим ещё проще.

Совершенно не удивлюсь, если через лет этак двадцать спустя анекдот «что я, извращенец — трахать живого человека?» перестанет быть смешным.

(В самом деле — как это можно касаться другого человека? Как можно позволять касаться себя?)

Остаётся — боль.

Неизменная во все времена.

Здесь, пожалуй, общими рассуждениями не отделаешься. Дзэновскими притчами тоже отговариваться не буду. А вот случай из жизни — расскажу. Не особенно приятный случай, конечно (как и тема наша), но рассказ-то пережить можно.

(Ещё одно замечание: пример в нормальной науке — лишь иллюстрация, и доказательством, основой для доказательства служить не может. А в постмодернистской практике — пожалуйста.)

Значит, так.

Без особых подробностей, впрочем.

Месяца три назад заболела у меня дочка. Заболела — мягко сказано. Неделю в реанимации лежала. Что пережила она и семейка вся наша — понятно. Ад. Боль. Не знаю, какие тут слова надо написать. Прошло время, выписали её из больницы. Выздоровела (тьфу-тьфу-тьфу). И что я вижу? Мой ребёнок изменился. Стала она тупее, хуже? Нет. Она повзрослела (года на два, пожалуй), стала психически более развитой. Из-ме-ни-ла-сь. Что-то реализовала в себе.

Хотя это, опять же, общеизвестно — человек растёт через страдания, через испытания, через преодоление всего этого. (В христианстве, кстати, эта мысль очень развита — это я так, к слову.)

А теперь о рефлексии.

1. Я вижу боль (свою/чужую), я вижу преодоление этой боли, и я вижу некоторые достижения преодоления.
2. Я наблюдаю действие этой схемы, и я понимаю (не до конца; может, как-то поверхностно; может, интуитивно) механизм этого действия.
3. Как только я понимаю механизм, я перестаю чувствовать боль (или недочувствую), и механизм рушится. Он уже не работает — нет преодоления, нет достижения.

Вот тебе, бля, и гримаса постмодернизма.

Я не могу сказать, что я не испытываю боль за своего ребенка, что я не сочувствую ему, но всё-таки это уже не то.

(Да, раз уж о христианстве вспомнил: а вдруг и здесь тот же случай? Если бы человек знал, зачем Господь посылает ему страдания и испытания, то эта схема бы не работала. А тогда, — если Господь знает — значит, он постмодернист, что ли? Зашибись. Или там, наверху, более сложные схемы?)

Такие вот пироги.

Знания рождают скорбь. А многия знания эту скорбь обессмысливают.

Таков постмодерн нашей жизни.

Противно всё это.

А ещё противно, что из любой реанимации мы сделаем стихотворение. Или рассказ. Или статейку какую.

Смотрясь в бесконечные отражения зеркал самонаблюдения, что чувствует наблюдатель?

МОПАССАН И ВОДИТЕЛЬ ВОЛГА

У меня развязался шнурок. Я отошёл в сторонку с тротуара к книжному лотку, к невысокому чугунному заборчику — можно поставить на него ногу и разобраться со шнурками.

Была очень тёплая, летняя погода. Немного пыльно.

Я не спеша вязал узел.

Недалеко бомжиха возле урны нашла окурок и, держа его перед глазами, сдувала пыль.

Где-то орал милицейский мегафон:

— ВОДИТЕЛЬ ВОЛГА ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА!!!

"Водитель волга? Да-а... Какие-то малограмотные менты, чуть ли не по-узбекски изъясняются".

Бомжиха, пошарив под грязной вязаной жилеткой, извлекла грязный коробок спичек.

Мегафон повторил:

— ВОДИТЕЛЬ ВОЛГА ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА!!!

Она стояла напротив книжного лотка. На лотке лежали какие-то книги в целлофане, ряды книжных серий, на стеллаже несколько глянцевых альбомов, на одном из них крупными буквами: АКУЛЫ.

Она подкурила¹. Затянулась. Пожевав губами, легонько сплюнула табачную крошку и задумчиво произнесла:

— Водитель волга... Бо-о-оже мой!

МАКДОНАЛЬДС

По субботам я гуляю с дочкой.

Вернее, это она меня выгуливает. Обычно на утро после пятницы (по пятницам у нас встреча друзей в конце рабочей недели) несколько тяжеловато, и вставать, куда-то идти не очень-то хочется.

Но Маша настроена решительно: никаких мам, она хочет гулять только с папой — конечно, из мамы не много-то и вытянешь.

Я поднимаюсь, умываюсь, мы садимся в маршрутку и едем в Детский Мир.

Мы обходим все этажи Детского Мира (сколько их там? — я ещё на автопилоте). Рассмотрели все игрушки, всех кукол Барби, всю посудку, всю мебель, какие-то домики (здесь я говорю Машке твёрдое «нет») — и останавливаемся на довольно симпатичном сервантике. В набор также входят тарелки, бокалы и какие-то бутылочки (якобы мартини, виски, джин — фу-у!!!). Маша о чём-то разговаривает с продавщицами. О чём-то своем они... Ей выставляют на прилавок несколько наборов в ряд: прачечная, мягкий уголок, сервант, кухня («нет, — говорит Маша, — кухня у нас уже есть и вот такая же столовая тоже» — убирают).

В общем, мы бродим в этом магазине часа два.

Субботнее утро.

Лето.

Не так чтоб очень жарко, но мне нехорошо.

Сервантик. Ещё один наборчик посудки.

«Нет, Маша, никаких платьев для Барби мы сегодня покупать уже не будем, — говорю я дочке, — и так уже сколько денег из меня вытрясла. И вообще, мне надо подышать».

Она согласна.

Она знает, когда «нет» означает «нет», а когда можно уболтать.

Никаких истерик.

В следующую субботу она поднимет чуть тёпленького папика и опять притащит его в Детский Мир.

— А как ты думаешь, какой лучше диван купить? Тот розовый? Или сиреневый с телевизором? — уже уходя, она делает задел на будущее.

— Мне больше нравится сиреневый.

— Да, но у Барби знаешь какой фирменный цвет? Розовый.

— Сама потом выберешь.

— А на день рождения вы мне Барби-баскетболистку купите.

Наконец-то мы вышли на улицу. Здесь посвежее. Я купил бутылочку джин-тоника. Холодный.

Вторым номером нашей программы — МакДональдс.

А я уже домой собрался.

— Ну, давай? Пошли? — Маша смотрит, глаз прищурила, потом берёт за руку. — Пошли-пошли.

Идти недалеко. Как раз на джин-тоник.

Я взял Маше Хэппи Мил и ванильный коктейль. Она заняла столик у окна.

Это маленький столик на двоих. Большое окно — толстое стекло от пола до потолка.

Я пью кока-колу — в бумажном стакане куски льда — и вот теперь я постепенно трезвею, прихожу в себя. Джин-тоник уже греет изнутри. Я смотрю в окно.

Мне нравится это место (если оно свободно, мы обычно садимся здесь).

За окном лето — ленивый, пыльный, тёплый ветер. Или весна — чистые солнечные капли на яркой листве. Или осень — и дождь, свинцовый дождь не прекращается уже неделю. Или зима. Сугробы. Или лёд. Или прожигающий одежду стылый ветер. А ты сидишь. Медленно пьёшь кока-колу. И трез-ве-ешь. Откуда-то звучит негромко джаз.

Правда, сегодня музыка какая-то довольно визгливая. Похоже на Джанет Джексон.

Сейчас бы ещё джин-тоника. Бутылочку. Жаль, здесь не продают.

Говорят, в Киеве в МакДональдсе раз уволили весь персонал.

То ли они пиво из-под прилавка продавали, то ли кока-колу коньяком бодяжили. Ну, так — для своих. От коньяка я бы тоже не отказался.

Странно, сегодня что-то работнички здесь не очень приветливы.

Парень трёт шваброй пол и что-то уж слишком гремит стульями.

Как специально.

Может, и этих увольняют?

Полным составом.

В Харькове нет горячей воды. И свет отключают часов на четыре-пять. Трамваи стоят. И если уж в МакДональдсе грубят, то точно что-то с экономикой не в порядке. Что-то с городом не ладно. Не стоит город без МакДональдса.

В Хэппи Миле какая-то механическая пластмассовая груша на маленьких лыжах. Я её завожу как будильник. Ставлю на стол. Она жужжит и идёт вперевалочку к Машке. Машка смеется.

СВЕТ

Опять вдруг стали отключать свет. Настала осень. Наступили холода. Тоже вдруг. То ли память короткая, то ли лето длинное — никогда не ожидаешь, что зима наступит.

И вот осень, холода, темно, восемь вечера и отключили свет.

Мы на кухне.

Я, жена, дочка.

Если вы не запаслись свечками, можете сидеть, конечно, и в темноте, но есть один выход. Может пригодится, на всякий случай.

Берешь картофелину, чистишь, разрезаешь пополам и в половинке выколупываешь немного изнутри. Делаешь дырку насквозь; скручиваешь (из бинта, например, или из марли) жгут, и через дырку его немного вывести надо. Это фитиль. Вот и всё. Осталось перевернуть это дело в блюдечко и подлить масла, хотя бы и подсолнечного.

Получилась масляная лампа.

И мы сидим вокруг.

Светка читает журнал — Видео, что ли?

Я сижу, вторую лампу ковыряю из второй картофельной половинки. Всё равно делать нечего.

Машку что-то пробило на песни чукчинские — что вижу, то пою. Забралась с ногами на стул, сидит, смотрит в окно — а там чернота, темнота и огромная круглая Луна — и поёт всякую ерунду:

— Со-олнышко, когда ты вы-ыглянешь? Не будет со-олнца до утра-а. И только светит Луна-а-а. Одна, одна-а-а в небе. Она одна-а-а светит в не-е-е-бе.

Ну, и дальше всё в том же духе. Одно и то же воет сидит.

— Да заглохнешь ты?! — первой не выдержала Светка.

Машка отвернулась к окну:

— Что ты глупости говоришь?

Опять начинается.

Чтоб сменить тему — или от нечего делать — решил я Машу попугать в темноте.

Говорю:

— Вчера вечером возле подъезда видел вот такую крысу здоровую.

А сам смотрю, как там Маша. А она расквасилась, сидит — чуть не ревёт уже. Наверное, переборщил, думаю.

А она:

— Вот так всегда. И мама тоже крысу видела. И тётя Оля. А я? Мне бы хоть одним глазком. И Дима говорил, что змею видел.

Дима вечно наврёт с три короба.

— Маша, — говорю. — Да Дима, небось, понапридумывал.

— Ага. А ты же видел крысу.

— Видел.

— Вот видишь.

— Ладно, давай одевайся, пошли, — я попытался ее пугнуть.

— Правда? Пошли, мама, пошли, — обрадовалась Маша.

— Да сиди уже, — Светка явно никуда не собиралась, ни за какой крысой.

— Всегда ты так, — и отвернулась к окну.

Делать было абсолютно нечего, и Маша придумала жарить на горелке сосиску. Я достал ей из холодильника сосиску, Маша наколола её на вилку и давай жарить.

Хорошо такую горелку сделать. Просто. Одно плохо — коптит она. Масло коптит.

Короче, жарила-жарила Маша сосиску на пламени — только закоптила всю.

— Ой, холодная внутри, — говорит, надкусив.

— Маша, куда ты сосиской своей лезешь?! Может, хватит?! — Светке ничего не видно, Машка сосиской весь свет загородила.

— А что, сосиску уже нельзя пожарить?..

Сосиска вся в саже. У Машки — даже в темноте видно — губы чёрные. Всю рожу до ушей в саже измазала.

Чучело.

НЕГРЫ

Негры бывают разные. Есть среди них просто ужасные люди, есть разные.

Оказывается, в Харькове до хрена негров.

Одного я встречаю каждое утро, когда иду на работу. Я поднимаюсь по Университетской, а он катит вниз какую-то тележку — типа, хот дог или мороженое. С навесиком.

Короче, он работает в каком-то магазине.

Честно сказать, это единственный негр, о котором я знаю, что он работает на такой работе.

Я знаю некоторых негров, торгующих джинсами на Барабашова. И я видел там много негров, продающих фломастеры. Я не видел, чтоб кто-нибудь купил, но я действительно видел там очень много негров, продающих фломастеры. И я думаю, что на фломастеры не проживёшь.

РАССКАЗ ВИТАЛИЯ НИКОЛАЕНКО, БУХГАЛТЕРА, О ГЛАГОЛЕ «КОСИТЬ» И О ПРЯМОМ И ПЕРЕНОСНОМ СМЫСЛАХ

Как-то косил я армию, лежал в больнице. Раз утром слышим за окном палаты: вжик-вжик. Кто-то косу точит. Лето, трава понарастала, косить надо.

И кто-то говорит:

— Кто там это?

А я возьми и ляпни:

— Смерть.

Мне:

— Ну-ну.

И что бы вы думали?

На следующее утро в соседней палате — два трупа.

9:00

Вчера мы здорово накидались, и с утра, откровенно говоря, хреновато. Особенно неприятно, что среди недели, что на работу.

Около девяти я уже не мог сидеть в офисе и вышел на воздух прогуляться.

На улице из-за выхлопов автомобилей тоже было невыносимо, и я прошёл в скверик — тут, недалеко, хоть воздух посвежее.

Люди проходили мимо.

В центре сквера небольшой памятник каким-то героям, вечный огонь. Подошёл ближе. Смотрю, на граните памятника — бродяжки: девочка и мальчик. Девочка сидела, что-то чертила мелком, что ли. Мальчик лежал прямо возле самого огня, и было непонятно — может, он мёртвый.

Я прошёл немного дальше, постоял, подышал утренним воздухом.

Люди проходили мимо.

С похмелья суета их как-то необычна, как-то ни к чему.

На колокольне начали бить колокола. 9:00.

И заиграла какая-то музыка, классическая: скрипка, скрипка и что-то там ещё.

Я думал, что это с этой самой колокольни (внутри неё филармония), а оказалось, что это от памятника. Какие-то вделанные динамики в нем. Мультимедийный такой памятник. Я лет десять назад был в Новороссийске, на Малой земле, видел такой.

Я постоял несколько минут. Пора было возвращаться на работу.

Мальчик вроде проснулся, шевелился.

Люди проходили мимо. Удивительно все-таки, что их ничто не интересует.

О ДОБЛЕСТИ, О ПОДВИГАХ, О СЛАВЕ

После практически безалкогольной недели пришла обычная, как повелось в нашей компании, пивная пятница, а с ней полный аллес нормалес.

Пивом (в смысле, только пивом) не обошлось. Пили много и до утра почти. Ну, не до самого утра-рассвета, где-то часа в четыре расходились. У меня, как ни странно, остался на проезд червонец, и мы пошли с Левашкевичем ловить тачку.

Поехали ко мне — потому что мои на крымах и я временно холостой; потому что у него дома жена и к нему завалить вроде неловко; потому что денег всего чирик, то есть только в какую-нибудь одну сторону.

Лёва говорит:

— Давай купим пепси и мороженого и поедем к тебе смотреть фильм. Какой-нибудь.

Но до мороженого, конечно, не дошло. Угашенные мы были и безо всякого мороженого.

Тогда он говорит:

— Ну, тогда давай чаю попьём, посидим на кухне, потрындим. Чай у тебя есть?

Это у них с Бухом обычное времяпровождение — после пьянки поехать к кому-нибудь в гости и сидеть на кухне до утра. По чашечке чая. Или по бутылке пива. Или чего ещё, но в основном болтовня — повспоминать было чего, подвиги разные, то-сё.

Но чай лично меня не радовал.

Купили мы по джин-тонику (по одной маленькой-маленькой бутылочке) и благополучно просидели за ними час-полтора — до утра, короче. На кухне.

В общем, это всё ерунда. Я хотел рассказать, как мы доехали.

Ну, едем мы, значит, на тачке. Какой-то парень молодой попался. А какая машина, я не помню. Вроде белая. А дорога, когда уже ближе ко мне подъезжаешь, просто ужасная: полная разруха. И с таксистами обычно разговоры только об этом: дорога ваще трындец, не ремонтируют, какой-то подорожный налог берут и ни хрена и т. д. Короче, он заглох.

Пошёл, капот поднял, чего-то там ковыряется.

Мы с Лёвой сидим внутри.

Сидим, значит, а я думаю: ну, блин, заглохли. Но, в принципе, недалеко — можно ему полцены заплатить, выйти и чего-нить поймать, доехать. Или пешком дойти, тут 15-20 минут.

А парень этот чего-то там качает, качает, залезет за руль, ключом подёргает — и ни хрена.

Лёва ему уже подсказывает — мол, а свечи чистые? А бензонасос не засорился? А ещё чего-то там? Ну ни хрена же не понимает, а сидит — умничает.

Короче, долго уже это тянется.

Я говорю:

— Во, блин.

Лёва:

— Да, засада.

Я:

— Ну, тут недалеко, в принципе.

Лёва:

— Да, рядом совсем.

Я:

— Можно ему полцены заплатить и пойти другую тачку поймать.

Лёва:

— Можно, конечно.

Я:

— Или пешком дойти, тут же рядом совсем.

И тут Лёва такое выдает — я просто заткнулся минут на пять и не нашёлся, чего ему сказать. Лёва говорит:

— Конечно, можно. Но как мы бросим этого парня одного с машиной ночью?

Почему некоторые вот так думают, а другие — по-другому?

Машину-то мы подтолкнули, завели там кое-как. Не в этом дело.

Почему одни думают так, а другие — по-другому?

Когда я в машине сидел, вспомнил случай один.

Есть у меня корефан старинный. Он биолог и работает сейчас в питомнике, живёт где-то за городом и всё такое. В общем, года два-три мы не виделись.

Так вот.

Было время, — не помню какой год — курево исчезло из продажи. ВООБЩЕ!!! Тогда сигареты в магазине продавали. Не было ни ларьков, ни киосков, ни лотков. И вот как-то курево из этих магазинов пропало. Нету курева нигде, ни за какие деньги (впрочем, у нас и денег-то особых не было тогда, но не важно).

И Серёга (Серёга его зовут) где-то надыбал пачку Опала — а он тогда за хорошие сигареты считался. Такой в мягкой светло-коричневой пачке. Где он их взял, уж не знаю — может, мать принесла с работы, у них там какие-то пайки давали. Да это и неважно.

И вот стоим мы с ним на трамвайной остановке возле вокзала. А мимо нас идёт взвод солдат. От вокзала — и куда-то хрен знает куда мимо нас. А мы курим. И один солдатик говорит:

— Закурить, мол, не найдется?

А Серёга служил где-то на Дальнем Востоке, два года из бункера не вылазил, какие-то сигналы самолетам подавал. В общем, с пониманием всегда относится к служивым.

Он открывает пачку, требухнул её, чтоб сигареты повылазили — чтоб легче, типа, брать было:

— Да, пожалуйста.

А за тем солдатом второй:

— Можно?

Серёга:

— Да, пожалуйста.

И третий.

И четвёртый.

И т. д.

Вот как шёл их взвод, так они мимо серёгиной пачки и прошли.

Одному не досталось.

Потому что кончились.

Такой вот случай был.

А Серёга потом же дня три не курил.

Но он вот так стоял с вытянутой рукой. Держит пачку.

— Да, пожалуйста.

А там всё меньше, меньше, меньше сигарет.

И всё.

И Серёга ничего не сказал.

Скомкал пустую пачку и выбросил.

Ведь это и есть доблесть.

Это ведь подвиг.

Раздать пачку сигарет (а ты её каким-то чудом добыл — и когда ты ещё закуришь, неизвестно).

Или хотя бы вот так подумать: как же мы бросим этого паренька, одного ночью с заглохшей машиной?

Некоторые, почему-то, так думают и так делают.

Мог бы я так?

Наверное, да.

Но, почему-то, никогда не делал — и, почему-то, обычно думаю иначе.

КОНФЕТКИ

Обычно я покупаю дочке какую-нибудь конфетку или другой какой пустячок.

Каждый день.

Прихожу с работы, только дверь открываю — она уже бежит:

— Здравствуй, папа!

Раньше она кричала ещё из комнаты: «Папа! Что ты мне купил?» Но что-то это мне не понравилось. И мы договорились на «здравствуй, папа».

Сегодня я купил ей две тонкие длинные конфетки. Такие в моём детстве цыганки продавали. Карамелька из сахара в целлофановом фантике. Эти — немного другие, но похожи.

— Папа, а как называются эти конфеты?

— Не знаю, — я и не знал.

Она покрутила-покрутила ими в воздухе, одну вперёд выставила, другую за спину спрятала, поскакала на кухню.

— Мама, смотри — волшебная палочка!

ДЫРА

В нашем подъезде в последнее время какие-то проблемы с холодной водой. Сгнил стояк — проржавевшая насквозь труба местами полопалась и течёт.

Началось с нижних этажей. Поразбивали у них стену — а труба эта как раз за унитазом; там шахта — неширокая, в полметра шахта; а в ней — труба. Так вот: пробили стену, ставят хомуты. Сначала внизу, а потом и до моего восьмого добрались. Пришли из ЖЭКа три жлоба, выбили в стене за моим унитазом пару кирпичей, поставили на эту ржавую трубу хомут и свалили.

Теперь, если заходишь, к примеру, помочиться — стоишь, поливаешь и, хочешь-нехочешь, а смотришь всё равно как раз в эту дыру (я первое время вообще боялся, что оттуда крысы полезут).

Или сидишь с книжечкой или журнальчиком каким в домашней библиотеке (как сказал кто-то из великих: «каждый знает, где в современной квартире домашняя библиотека»), а в затылок тебе дышит каким-то подвальным холодком дыра.

В общем, хорошего мало.

Да, и акустика, конечно — как кто перданёт, так дыра гудит на все девять этажей.

И вот как-то раз вечерком сижу я, книжечку листаю, а тут -что такое? Что за звуки? Короче, кто-то из соседей трахается. В ванной. Ха! А полдома слушает.

Он дышит, сопит, она стонет — всё как надо.

И так ну не то чтоб ежедневно это стало повторяться, но довольно регулярно.

Поначалу это забавляло, а потом надоело. Не от хорошей же жизни люди в ванной комнате этим делом занимаются. Квартиры

однокомнатные — может, ребенок спит... да мало ли...

А в ванной... Да, экзотично, но очень неудобно. В таком случае — если негде — лучше уж на кухне.

На столе.

Хотя мужику-то пофиг, какая разница где — встал сзади, руки на бёдра и натягивай. А вот женщине — точно неудобно. Сначала она упирается руками в край ванны, потом, в процессе, ладони немного потеют, скользят, она нагибается ниже и опирается на локти; но в таком положении, видимо, руки устают, она ложится на плечо, потом опять пытается крепко упереться руками... При этом ванна издаёт характерные и не очень-то приятные звуки — что-то среднее между скрипом, визгом, стоном и гулким гудением; под ногами что-то хрустит — где-то плитка отскочила; ванна постукивает о стену; он ритмично, шумно сопит; она сначала сдерживается, иногда что-нибудь говорит (подожди, давай, быстрее), а потом взрывается — из дыры раздаются громкие стоны и подвывания.

В такие моменты меня переполняет щенячий какой-то восторг и непреодолимое желание громко погавкать прямо туда — в дыру.

ПОСЛАНИЕ

Что-то последнее время много работы, и домой я возвращаюсь довольно поздно. Электрички в метро ездят реже — приходится стоять, ждать. Вот стою. Жду.

И подходит один мой корефан с совершенно сюрной фамилией — Денежка. Он такой — немножко меня ниже ростом, на плече рюкзак... Ну, что ещё... Книгу держит. И держит так — палец засунул между страниц, вроде как закладка.

Я его окликнул.

Он, типа — во! Классно что тебя встретил. Вот книгу, говорит, купил, Воннегута.

Я посмотрел — да, я такой и не видел.

Ну, говорит, я и сам такой не видел раньше. Последнее, мол, издание.

Мне Воннегут нравится, хотя я и не много его читал. Я посмотрел книгу. Да, прикольно.

А Денежка грит — подожди, вот здесь классно.

Раскрыл книгу, полистал, прочитал пару строк, потом сказал, что что-то забыл, что есть дела, что надо вернуться, и ушёл.

Меня это впечатлило.

Нет, меня это потрясло просто.

Чувак зашёл в метро, заплатил денег (копейки, но всё же — сам акт), как бы совершенно случайно попался мне навстречу, раскрыл книгу, зачитал мне пару строк, захлопнул книгу и вышел с другой стороны платформы.

И я подумал — да это же просто Послание мне. Мессадж!

Еду я домой, значит, ну... Офигевший, короче.

А потом думаю — а что он мне там читал-то?

Не помню.

Забыл!

Забыл, блин!!!

2 МАЛЬЧИКА

Они зашли в вагон метро не помню уже на какой станции, но перегон был довольно длинный.

Прошли через весь вагон.

— Христа ради.

— Подайте сколько можете.

— Спасибо.

— Спасибочки.

Дошли до последней двери, встали.

Как раз напротив меня.

Один мальчик что-то стих сразу, вроде как прикемарил. А другой был несколько поживее. Постоял-постоял (а ехать ещё довольно долго), стал гримасничать в стекло двери. Вот, думаю, дети, мол, и есть дети, ему бы поиграть. А он сложил ручонки лодочкой, глаза потупил, губами шевелит, бесшумно шепчет что-то. Потом — нет, не так, по-другому! — жалостливо взглянул в своё отражение, руки ломает. Нет, не так. Взгляд кроткий, шепчет губами, руку тянет в стекло. Репетирует.

РАЗНЫЕ ВКУСЫ

— А что, бубликов нет у вас? — спросил я.

— Разобрали уже, — ответила добротного вида тётечка.

Я перед перерывом обычно выхожу и здесь покупаю какие-нибудь бублики или булочки к чаю.

— А вот слоечки с творогом хорошие, а вот...

Этот лоток стоит в переходе метро на Советской, у самой лестницы в сторону Детского Мира.

Есть такой тип женщин, который мне категорически не нравится. Не знаю — не нравится, и всё. У них чёрные волосы, нос такой горбатый, глубоко посаженные чёрные глаза, и они почему-то очень сильно их наводят чем-то размазанным и чёрным. Такой тип довольно распространён на Украине — и в Харькове, конечно, встречается.

Вот такая женщина прошла у меня из-за спины, когда я стоял в переходе метро на Советской и покупал булочки, и вверх пошла по лестнице.

Чем они мажут глаза, непонятно. За километр видно. Вот так мне очень не нравится.

А ещё у этой дамы была, без шуток, просто очень огромная задница, которую к тому же она как-то отклячивала.

За ней шёл мужик... Ну, видок! Он, не отрывая взгляда, не моргая, в упор смотрел на эту её огромную заднищу. Казалось, вот-вот с оттопыренной нижней губы закаплет слюна. И вообще лицо его было каким-то несколько верблюжьим.

Очевидно, ему нравятся такие женщины.

ДИКАПРИО

У Светы есть подружка Оля, которая, посмотрев фильм Титаник, припала что-то на ДиКаприо и решила пересмотреть все фильмы, где тот играет — и Свету подбила на это.

Первый фильм (после Титаника, конечно), который они нашли в прокате — Что Гложет Гилберта Грейпа. Свете фильм понравился (хороший фильм, в самом деле), и Гилберта этого играет Джонни Депп, а ей Джонни Депп нравится больше ДиКаприо, так что эта затея с просмотрами фильмов стала ей как-то даже по душе. А Оля, как увидела, что ДиКаприо играет какого-то дурачка Арни, обиделась.

Второй фильм, который они достали — Полное Затмение. ДиКаприо играл гомосексуалиста Рембо, к тому же явно ненормального, и Оле это тоже не понравилось.

Третий — Жизнь Этого Парня. Отличный фильм, советую. Оля решила, что так себе, но уже лучше.

Четвёртый — Комната Марвина. Ну, теперь уже вся семейка ненормальная какая-то. Оля в лёгком трансе.

Пятый — Железная Маска. Вот от этого фильма ВСЕ были в трансе: придумать что-то более ерундовое, наверное, невозможно.

Шестой — Ромео + Джульетта. От этого фильма Света была в восторге. Оля тоже, но не очень.

Седьмой — Дневник Баскетболиста. Неожиданно фильм Оле понравился, и она смотрела его раз пять.

Восьмой — Быстрый И Мёртвый. Тут Оля чего-то расстроилась, потому что они вроде пересмотрели все фильмы с ДиКаприо.

Оказалось, нет. Нашли ещё один — Ядовитый Плющ. Сидели, два часа смотрели, ждали этого ДиКаприо. Хрен его знает — в титрах есть, в фильме нет.

Опять пошли по прокатам.

— Какие фильмы, — говорят, — есть с ДиКаприо?

— Такие-такие, — в ответ.

— Видели.

— А вот ещё.

— Видели. А вот, может, какой-нибудь ещё есть?

— Есть один ещё.

— Какой?

— Зубастики-3.

— ??? И кого же там может играть ДиКаприо? — спрашивает Оля.

— Кого-кого! Мальчика, которого напугал зубастик.

Я на днях посмотрел Быстрый И Мёртвый. Фильмец, конечно, так себе. Никогда не думал, что Шарон Стоун так похожа на ДиКаприо. Я думал — может, он ей сын. Или по фильму какие-нибудь брат с сестрой. Оказалось, нет. Но наши победили, само собой. Всё не так уж плохо. Никогда не видел такой дырки в голове от пули — и, по-моему, сквозь дырку в туловище солнце светить не может.

А Зубастики понравились дочке. Она их смотрит иногда.

Оля со Светой узнали, что есть ещё несколько фильмов, достать которые практически невозможно: Вечеринка Простреленной Ноги, французский Тысяча И Одна Ночь и Лакомство Дона. Последний, похоже, вообще никто не видел.

КОНФЕТКИ II

Обычно я покупаю дочке какую-нибудь конфетку или другой какой пустячок.

Каждый день.

Прихожу с работы, только дверь открываю — она уже бежит:

— Здравствуй, папа!

Раньше она кричала ещё из комнаты: «Папа! Что ты мне купил?». Но что-то это мне не понравилось. И мы договорились на «здравствуй, папа».

Сегодня я долго выбирал, что бы ей купить. Купил пачечку конфеток: изюм в шоколаде. Думаю, вот доча обрадуется.

Прихожу, открываю дверь — а никто не бежит. Спят, что ли? Странно.

Свет горит.

Зашёл, смотрю — и вправду никого нет.

А точно! Сегодня же у Машки танцы.

Хотя она довольно длинная (не знаю, нужно ли это для танцев, но, в принципе, как будто не помешает), но ноги у неё тоже как сосиски. И как она там ими переставляет? Нужны ей эти танцы?

— И что это такое написано? — спросила Маша, когда пришла с танцев.

— Читай сама, — ответил я.

— Ага, я же не могу такими буквами читать, — она имеет в виду рукописные, не печатные.

Я ей прочитал:

— «Прихожу, открываю дверь — а никто не бежит. Спят, что ли? Странно».

— Клёво! «Прихожу, открываю дверь — а никто не бежит. Спят, что ли? Странно». (Как она так с ходу запомнила?) Клёво! А про кого это?

— Про тебя.

— Про меня!? — Она задумалась на пару секунд. — Не, я про меня не хочу. Нет, не хочу, вырви эту страницу.

— Почему это?

— Да мне не нравится. Давай лучше про Карлсона напиши.

— Зачем?

— Ну, хочется.

— Нет, не могу. Про Карлсона уже есть книга.

— Да. Жалко, правда? А ты тогда Карлсон II напиши. Будет здорово. «Малыш и Карлсон приходят, открывают дверь — а никто не бежит. Спят, что ли? Странно».

1998—1999